По крайней мере, ему, похоже, не придется переезжать в Саутгемптон, чему Зоуи будет только рада. Но на горизонте замаячила почти незамеченная его братьями перспектива: им всем светило не только перестать быть работодателями, но и самим остаться без работы.

И тут возникало противоречие. С одной стороны, отпадала необходимость заниматься тем, чего он никогда не хотел. Он не был предпринимателем по натуре и знал, что не станет никогда. Но его убедили, главным образом Хью, что это его долг, он увидел смысл в их доводах насчет семейного бизнеса, и поскольку должен был обеспечивать жену и двоих детей, то избрал путь наименьшего сопротивления. Однако его не покидало беспокойство в связи с тем, что он перестал даже пытаться рисовать, и по этой причине считал, что изменил себе. Ведь Арчи-то не бросил живопись и уже начал приобретать кое-какую известность как портретист. А на его попечении тоже находились жена и двое детей. Значит, это возможно, просто раньше ему не хватало смелости. И теперь эта мысль будоражила его: вот она, свобода, вот неизъезженный путь. Они с Арчи могли бы объединиться и преподавать вместе, подыскать какой-нибудь недорогой уголок в Италии или Франции, где их семьи отдыхали бы, а они сами – работали. Ему хотелось, забыв о неладах на пристани, сразу же отправиться к Арчи и все обсудить с ним. С другой стороны, он ввергнет Зоуи в пучину нищеты; нынешний дом будет им не по карману, а еще плата за школу, зверинец Джорджи, и у Джульет сейчас как раз самый трудный период – Зоуи уже поговаривала о том, чтобы отправить ее за границу, учиться кулинарии и французскому, чтобы отвлечь от мыслей о Невилле. А теперь они в любом случае не смогут себе это позволить.

Потом он вспомнил о том, сколько людей предстоит уволить, и у него упало сердце. «Я должен быть отзывчивым, но твердым», – говорил он себе, направляясь к Восточному Лондону. Но почему-то ему казалось, что две части наставления не согласуются друг с другом.

* * *

Хью, которого оставили с разыгравшейся мигренью у него в кабинете, устоял перед искушением уехать домой. Он позвонил секретарю и сообщил, что приляжет ненадолго – нет-нет, обедать он не будет. Потом вытянулся на жесткой и узкой кушетке, набитой конским волосом, которую поставил у себя для этой цели, и попытался уснуть, но беспокойство за Рейчел не позволяло ему уснуть. Хватит ли ему денег, чтобы обеспечить ей доход, если он заложит дом? Он понятия не имел. Если они, все трое, выпишут закладные, этого наверняка будет достаточно. Хорошо бы еще Рейчел сохранила домик на Эбби-роуд и, возможно, пустила к себе жильца. Но он знал, что на закладную Эдвард не согласится, и не представлял, как уговорить на такой шаг Руперта.

Все эти неприятности – его вина, горестно думал он. Если бы он прислушался к Эдварду и к совету, который дал им тот банкир, приятель Луизы, они не попали бы в такой переплет. Сделав компанию открытой, они получили бы миллионы. И когда тот же банкир предлагал разузнать насчет самого преуспевающего из их конкурентов, он наотрез отказывался даже думать об этом. То есть вел себя как набитый дурак. В итоге теперь им с Эдвардом в шестьдесят с лишним лет придется подыскивать себе работу. Как и Руперту, разумеется, но он настолько привык считать его младшим, что совсем забыл, что и ему уже пятьдесят пять. Необходимость начинать все заново в их возрасте не предвещала ничего хорошего. А хуже всего – Рейчел. Она осталась совсем без средств, и в этом виноват он один.

Рейчел

Ей понадобилось несколько месяцев, чтобы собраться с духом и побывать наконец в доме Сид, который простоял запертым почти год – точнее, с прошлого ноября. У Вилли, жившей поблизости, она спросила, не согласится ли та сходить с присланными ключами и проверить, все ли в доме в порядке. Вилли отчиталась: в дом никто не вторгался, она закрыла ставни на нижних окнах, убедилась, что вода перекрыта, а вопрос с телефоном, электричеством и газом оставила на усмотрение Рейчел. Ключи Вилли вернула и сказала, что если понадобится какая-нибудь помощь, она с радостью окажет ее и в любом случае всегда будет рада видеть Рейчел у себя за обедом или за ужином.

Когда Рейчел наконец отперла входную дверь и шагнула в крошечную прихожую, ее окутала затхлая тишина. В доме было темно, она поспешила открыть ставни. Гостиная сильно запылилась, с каждым шагом она выбивала из ковра облачко пыли. На крышке эраровского фортепиано она могла бы написать свое имя, а ноты, лежащие рядом, не только потемнели от пыли, но и отсырели. Она прошла в дальний конец комнаты, где застекленные двери вели к крыльцу в сад – заросший, желтеющий, заваленный опавшими листьями, среди которых были едва заметны несколько уцелевших чахлых астр. Перед тем как направиться наверх, она собралась с духом, зная, что там ее ждет худшее, а когда наконец поднялась, то в первую очередь заглянула в спальню Сид, их общую спальню. В шкафу все еще висела одежда Сид: ее зимнее пальто, свитер с аранскими косами, твидовая юбка и лучшее платье – нарядное, из крепового шелка, которое она терпеть не могла и не носила.

Комод был полон ее белья и ночных рубашек, и когда Рейчел выдвинула верхний ящик, ей навстречу поднялся ошеломляюще стойкий запах Сид, милый и привычный запах китайского чая и перца. Несколько минут она стояла, вдыхая драгоценное благоухание, потом заметила среди белья открытую полупустую коробочку с болеутоляющим гораздо сильнее всех тех, которые, как ей было известно, принимала Сид. «Еще одно свидетельство тому, что она старалась не расстраивать меня». Чтобы не расплакаться, Рейчел суетливо огляделась по сторонам. На столе у окна в вазочке засохли хризантемы – рядом со щеткой и гребнем в серебряной оправе, принадлежавшими матери Сид. Она регулярно чистила их, но сама ими никогда не пользовалась; серебро уже успело потемнеть.

Она спустилась на нижний этаж с его темной кухней и решетками на окнах и увидела там посуду, вымытую после их последнего завтрака и оставленную на сушилке. Все в кухне покрывал толстый слой пыли, сильно пахло сыростью.

Рейчел вдруг заметила, что дрожит от холода и не в состоянии не только заняться чем-нибудь, но даже придумать себе занятие. Приготовить чай или кофе. Она вспомнила, что вода перекрыта, но наверняка осталась в электрическом чайнике. Встряхнула его: да, вода в нем была. Лучше кофе, ведь молока нет. Чайник закипал долго, с него давно пора было счистить накипь.

Она вытерла пересохшим посудным полотенцем сначала кружку, потом сиденье кухонного стула. Время от времени по улице мимо дома с рокотом проезжал автобус, а потом снова воцарялась гнетущая тишина.

Она присела к столу, обхватила обеими руками кружку.

– Я не могу здесь жить, – произнесла она вслух. – Не могу.

Предупреждение семьи

– Ну что ж, по крайней мере, это значит, что нам не понадобится переезжать. – Она раздевалась, готовясь ко сну, как всегда, чрезвычайно медленно; казалось, не чувствуя холода, она бродила по комнате в одной комбинации. Лежащий в постели Руперт следил за ней взглядом.

– Нам придется туго. Может, не удастся даже сохранить этот дом.

– Да справимся мы, Руп! Я легко могу обойтись без помощницы по хозяйству. – Она взяла щетку и присела рядом с ним на постель, чтобы он расчесал ей волосы.