Любопытная штука: ничто из перечисленного не заставило его разлюбить ее, размышлял он. Лишь теперь он начинал понимать, что любовь – безусловное состояние: незачем ни судить любимых, ни оценивать их достоинства по десятибалльной шкале или давать черные метки за недостатки. Их просто принимаешь как одно целое, и он жалел Сабрину за безрадостное прошлое. Было в этом что-то от попыток приручить дикого зверька, с которым дурно обращались и который этого так и не забыл. Ни похоть, ни чувства были здесь ни при чем. Он спорил с ней, не соглашался, порой выходил из себя, обнаружив, что бессмысленно изображать терпение и мягкость, если в тебе их нет и в помине.

Иногда она позволяла ему поцеловать ее, заключить в объятия, когда они сидели на диване, или положить ей руку на плечи в кино – в сущности, порой казалось, что она жаждет этих знаков внимания, – но стоило ему хоть на секунду переступить тонкую и для него поначалу незаметную черту, как она застывала, надувалась или, хуже того, напускалась на него, а потом разражалась слезами. И как прикажете утешать плачущую девушку, не прикасаясь к ней?

И вновь к телефонному разговору: у него родилась идея.

– А нельзя ли и мне с тобой к Франкенштейнам? Мало ли, вдруг окажется, что у них неожиданно хороший вкус и я им понравлюсь.

Отклонять его предложение она принялась еще до того, как он договорил:

– О нет, Тедди! Я не вынесу, если мама обойдется с тобой грубо, я на нее накинусь.

– Я глубоко тронут уже тем, что это пришло тебе в голову. Но не волнуйся, я крепкий, так что выдержу. Выбирай: или ты позвонишь им и предупредишь обо мне, или просто привезешь меня с собой в качестве сюрприза.

– Я подумаю.

– Сабрина, дорогая, до пятницы всего два дня. Нечего тут думать, просто действуй. И перезвони мне, когда решишь.

– Боже, да ты виртуоз, – сказала она. – Пора закругляться, пока ты не придумал, на какой бы еще ужас меня подбить. – И она повесила трубку.

Остаток дня он провел в выяснениях, почему заказ какой-то строительной компании из Портсмута за шесть недель так до нее и не дошел. Оказалось, древесину доставили другой компании, тоже строительной и с похожим названием. И до конца следующей недели не находилось ни единого свободного грузовика, чтобы забрать заказ и доставить его той компании, которой следовало. Макайвер, сообщивший об этом, невозмутимо выслушал, как Тедди распекает всех и каждого за бестолковость, а потом спросил, нельзя ли ему заглянуть в книгу учета заказов. После продолжительного изучения книги он, отдавая ее Тедди, произнес:

– По-видимому, ошибка была допущена в конторе. Не угодно ли взглянуть, мистер Тедди?

Он взглянул. Исключительно его вина. Не думая, он вписал в книгу не то название. Да, Казалеты имели дело с обеими компаниями, но это его не оправдывало. Он проявил непростительную небрежность, вызвал всю эту неразбериху тем, что отвлекся на минуту, оставил пятно на репутации компании. Слухи разнесутся моментально, рабочие будут открыто потешаться над его никчемностью. А в четверг приедет дядя Хью, и ему придется рассказать обо всем. Он заметил, что Макайвер наблюдает за ним, но встретиться с ним взглядом не решился.

– Это я виноват, – сказал он. – Вся эта путаница – только моя вина. Я позвоню в «Доусон» и извинюсь, и скажу им, что мы доставим заказ в самое ближайшее время, как только сможем. И свяжусь с «Братьями Дорлинг» и перед ними тоже извинюсь. – Он с отчаянием взглянул на старика. – Извините, Макайвер. Это вам следовало быть на моем посту, а мне – работать под вашим началом. Скажите, можно ли еще что-нибудь предпринять по этому поводу прямо сейчас?

Заметно потеплев, Макайвер задумчиво погладил подбородок.

– Что ж, мистер Тед, я мог бы уговорить транспортников изменить график и осуществить доставку в новое место сегодня же. И тогда мы, по крайней мере, сможем доложить мистеру Хью, что сделали все возможное.

Это «мы» стало для Тедди истинным утешением, за это он почти проникся любовью к Макайверу.

– А когда будете звонить Дорлингам, можно было бы попытаться что-нибудь продать им. Они любят твердые породы, а мы как раз сейчас пилим славную партию падука.

– Непременно попытаюсь. Я чрезвычайно признателен вам за поддержку.

Они расстались на хорошей ноте; перед уходом Макайвер посетовал на несовершенство этого мира, о чем никогда не забывал высказаться в приливе оптимизма.

После его ухода Тедди решил не курить и не думать о Сабрине, пока не останутся позади пугающие телефонные разговоры, второй из которых все равно не мог состояться, пока не вернется с известием Макайвер. Тем временем он просматривал книгу учета заказов, надеясь, что подвернутся и другие возможности для сделок. С «Дорлингом» ему повезло – им понадобился тик для встроенных кухонь, которые они как раз делали для клиента. Он попросил их представить заказ в письменном виде, адресованный лично ему; лишь недавно он узнал, что многие заказы направляют непосредственно управляющему лесопилкой, а это значит, что возможности отслеживать их у него нет. Отсюда следовал зловещий вывод, что на это и рассчитывает управляющий.

Сабрина позвонила уже перед самым закрытием конторы – с известием, что рассказала о нем Франкенштейнам, и теперь их ждут к обеду в пятницу. Он воспрял духом: в сущности, жизнь – не такая уж плохая штука. Все выходные он проведет с Сабриной, перспектива знакомства с родителями которой не возбудила в нем ничего, кроме легкого воодушевления, порожденного любопытством. Да, он, пожалуй, сделал слишком далеко идущие выводы из намека дяди Хью на серьезные перемены, предстоящие на работе: известие о возможном приезде дяди Рупа разрослось в его воображении до вероятности возвращения его самого в Лондон, однако он был оптимистом, неизменно убежденным: «что Тедди хочет, то Тедди и получит».

Братья и мистер Твайн

После того как мистер Твайн умолк, надолго воцарилось молчание. Затем Эдвард произнес:

– Чего я не пойму, так это как банк мог поступить с нами таким образом без предупреждения.

Мистер Твайн нервно кашлянул. Этого разговора он ждал с ужасом. Казалеты входили в число давних клиентов.

– Полагаю, если вы ознакомитесь со своей документацией, то убедитесь, что они, по сути дела, предупреждали, и не раз, выказывая свое неудовольствие.

Банк действительно отправлял подобные письма в течение трех последних лет, но ответа не получал – если не считать единственной краткой отписки от Хью с обещанием серьезно рассмотреть этот вопрос.

Хью заговорил:

– Мне известно, что когда я встречался с ними по поводу дополнительных денег, они проявили явную несговорчивость, но ни словом не упомянули о своем намерении требовать платежей по предыдущим ссудам и грозить продажей заложенного имущества.

Мистер Твайн выбрал три листа из большой стопки и протянул их Хью, который сидел напротив него за столом, между Эдвардом и Рупертом. Еще при старом хозяине мистер Твайн бывал в этом кабинете и теперь видел, что он не изменился. Обшитые панелями из кокоболо, древесины его любимой породы, стены были увешаны выцветшими фотографиями в рамках, на которых мужчины стояли на фоне колоссальных бревен или громадных старых деревьев, а подписи пестрели именами, географическими названиями и датами. На двух самых больших снимках были запечатлены лондонские пристани, разрушенные во время «Блица». Почти весь пол укрывал алый с синим турецкий ковер. Помимо фотографий семьи Хью, на его письменном столе по-прежнему занимали место старый бювар, такой же диктофон и древняя пишущая машинка. Изменилось лишь одно – человек, сидящий в отцовском кресле.