– За твой дом, Янек! – улыбнулась хозяйка, подняв рюмку. – Вы молодые, вам жить и жить.

Бася пришла, как обычно, в домашней одежде, только на плечи был накинут мужской твидовый пиджак. Она радовалась, хотя любой домохозяин огорчился бы, лишаясь аккуратно платившего жильца.

– В гости позовешь? – И долго не могла взять в толк, что «Янек» никуда не съезжает, остается в этой квартире, потому что дом купил не себе, а матери с дядькой.

Слушая, Бася запахнула плотнее пиджак и, заметив Юлькин взгляд, сказала тихо:

– Мужу покупали. Теплый, сносу нет. – Она прикрыла глаза, прижала морщинистую щеку к лацкану, хранящему не запах, а щемящее воспоминание о нем.

Антон скоро поднялся: «Меня ждут». Ян открыл шампанское; все трое смотрели, как на экране телевизора плавно спускается блестящий шар.

Юля рассказала про Стэна. Бася слушала внимательно, печально; потом обронила:

– Катынь… у каждого своя. То война. И нет ей конца.

Просторный пиджак соскальзывал с худых плеч. Война навсегда осталась с этой одинокой старухой. Если бы Басе чудом удалось о ней забыть, то напомнил бы номер на руке. Не часы – не снимешь.

Незаметно, по минутам удлинялись дни. Юлин день рождения встретили вдвоем. Будь ее воля, круглую дату вообще бы не праздновала. Как и все остальные. Ян смотрел растерянно, потом обнял ее за плечи: «Твой день, единственный в мире день. Если бы ты не родилась, что бы делал я?!» В этом возгласе было столько отчаяния, что ей стало не по себе. В детстве день рождения – главный праздник, он важнее Нового года, но чем больше дней рождения позади, тем более неловко себя чувствуешь.

– С новым годиком, Юлечка!

Покупали подарок вместе – швейцарские часы с римскими цифрами. На них не приходилось щуриться, часы были мужские, но тонкие, легкие. Когда вышли из магазина, Ян протянул пакет, обертка соскользнула: Станислав Важинский, «Памятник».

– Ян!.. – Она листала плотные белые страницы, но ничего не видела, буквы прыгали перед глазами. – Как ты?.. Когда? Где?..

Не выпуская книги из рук, она бухнулась на диван.

– А почему «Памятник»?

Он привык видеть на столе Юльки тоненькие тетради Стэна, на каждой была надпись от руки: “Pamiętnik” – и номер; сам не взялся бы придумывать. Она чуть было не сказала, что pamiętnik – это по-польски дневник; и хорошо, что не сказала. Никто бы не подобрал более точного названия. Пепел Стэна развеян у канадского обелиска, где ветер и горящие, не гаснущие свечки. Разве дневник Стэна не памятник?

– С новым годиком, Юлька!

…Всюду надо было успеть: объехать магазины (дом алчно требовал обустройства), проверить в очередной раз программу (баг нашли, но последний ли?), привезти Басе лекарство из аптеки.

Юлька привыкала к оглушительной тишине квартиры: сын в Париже. Разорвать эту тишину мог только пылесос. Он взревел и смолк обиженно, когда она выдернула шнур. Между сиденьем и спинкой дивана застрял Антошкин плеер. Взвинченный предстоящей поездкой, он забыл любимую игрушку. Нетерпеливо зазвонил телефон.

– Что курим?

– Антон забыл свой плеер.

– А что, почта в Париж не ходит? Отправим.

Ян давно не был в таком приподнятом настроении. Сил у него хватало на все. После работы мчались в чертову даль за диваном («очень похож на Яшин, только лучше»), по пути заруливали в магазин с фарфором, «а мамашка хочет ковер, я ненавижу ковры». Бег с препятствиями, среди которого не оставляла мысль о сыне в Париже.

Перезванивались они нечасто – связь была дорогая; пришлось освоить электронную почту, для которой пока не придумали внятного русского слова, а потому называли кто как. Она выбрала короткое слово: мейл. Освоила не сразу – медленно печатала по-русски латинскими буквами, писать сыну на английском было совсем нелепо. Выходила кое-как читаемая белиберда, иногда смешная.

Сын подселился к американскому студенту, задержавшемуся на год по сложной причине, вникнуть в которую не удалось. Приехать было бы заманчиво, но предложение повисло в воздухе вначале из-за поисков дома, потом из-за болезни Якова и срочного отъезда Яна, что в совокупности не только отдаляло Париж, но делало его практически недостижимым. Странным образом ее жизнь начала зависеть от благополучия Якова – постороннего, в сущности, и неприветливого старика.

Нет: их жизнь, ее и Яна, для которого «неприветливый старик» отнюдь не посторонний, а самый что ни на есть родной человек. Откуда идет эта биологическая неприязнь обоих «тинейджеров» к ней?.. Бессмысленные раздумья; лучше забежать в молчащую квартиру, потом – к Яну, ведь один он ужинать не станет.

Блямкнул компьютер – Антошка прислал мейл. Они с Джереми решили съездить в Амстердам – это близко, быстрый поезд, а интернет-кафе в Голландии тоже есть, Джереми там был, он знает все музеи.

Браво, Джереми! Сын еще не добрался до Лувра, но впереди целый год, так почему не погулять по Амстердаму с приятелем?..

…Они с Яном тоже могли бы поехать и в Амстердам, а прямо оттуда в Германию, куда зовет Миха, верный Ламме Гудзак. Они могли бы, но не могут, и какой смысл перебирать свои невозможности?

Где-то стоит Париж, бессмертный и зовущий, с его звучным и беззаботным французским щебетаньем, и как удивительно: сын, которого она привезла в Америку испуганным и робким школьником, обогнал ее – сидит в интернет-кафе в Париже, сердце Европы, собираясь в Амстердам!

И ждет ответа, спохватилась Юля.

За Антошку радовалась. Увидит полотна старых голландцев, сходит в музей Ван Гога, побродит вдоль каналов… И хорошо, что с ним едет этот Джереми; славный, должно быть, парень, и с Амстердамом уже знаком.

Окна интернет-кафе выходили на Люксембургский сад. Пробежав глазами мейл, Антон с облегчением убедился, что в нем нет традиционных родительских заклинаний (туда не ходи, много не трать, не пей из копытца…), и перевел дух. Ибо Рубенс Рубенсом, однако в Голландии в этом году легализовали проституцию, что и объясняло глубокий интерес славного парня Джереми к Амстердаму; не поехать, по его мнению, – дураком быть. Он обронил снисходительно, что проституция как таковая интересует его только с точки зрения социологии. Социология Антона не занимала; про то, что такие женщины существуют, он, конечно, знал, однако живые, не книжные проститутки волновали воображение совсем иначе. Потому что одно дело страницу перелистать, а совсем другое – оказаться рядом с легальной проституткой, сказать “Hi!”, они же по-английски говорят?.. От этой картинки перехватывало горло. Что сказать после жизнерадостного, как собачий лай, приветствия, он пока не знал, смутно надеясь, что как-то устаканится, к тому же рядом будет опытный Джереми со своей социологией. Чем легальная проститутка отличается от нелегальной, он представлял с трудом, и единственная аналогия – машину можно водить, получив права, – помогала слабо, скорее сбивала с толку.