По профессии я брокер, и в тот момент в Калифорнии быломного возможностей для владельца собственной конторы. Беда заключалась в том,что я устал подталкивать восьмерых других брокеров к достижению месячных целей.А потому нашел старую престижную фирму в Беверли-Хиллз и поступил туда простым,никем не допекаемым брокером. Прошло несколько месяцев, прежде чем я пересталпоражаться кинозвездам среди моих клиентов. Впрочем, почти все они оказывалисьпрохиндеями, и это очень помогло.

Я старался наладить свою сексуальную жизнь, посещая все барыдля одиноких по рекомендации моих более благообразных приятелей и осмотрительноштудируя колонки личных объявлений в газетах, которыми изобилует Лос-Анджелес.Но ничего на свой вкус я не нашел. Ни одна из женщин, сообщавших, что у неенормальные запросы и она в отличной форме, ни разу не воспользовалась словом,которое меня особенно влекло романтичность. Они упоминали пешеходные ивелосипедные прогулки, а также серфинг, они упоминали симфонии и кинофильмы, икартинные галереи; они упоминали равенство и влияние, и освобождение. Ноникогда — романтичность, а меня больше всего влекла романтичность. Разумеется,были и другие возможности. Однако хотя я жалел гомосексуалистов и бисексуалов ивозмущался теми, кто их преследует, стать одним из них я не хотел. И как я нистарался относиться с пониманием к садомазохизму и переодеваниям, итранссексуализму, во всем этом было что-то — при всей печальности — что-токомичное и за гранью постижения. Страх заразиться заставлял меня избегатьпроституток. Женщины, с которыми я знакомился при обычных обстоятельствах — вконторе, в супермаркетах, в прачечной самообслуживания в моем дорогоммногоквартирном доме, — относились ко мне с такой мне знакомой неутомимой сестринскойдобротой…

Потом какие-то свихнутые подонки обстреляли шоссе наСан-Диего, и моя жизнь кардинально изменилась.

Была подернутая смогом пятница. Под вечер я возвращалсядомой, усталый после рабочего дня, а впереди меня ждал долгий одинокий уик-энд,как вдруг справа и слепа от меня появились две легковые машины. Они, видимо,вели перестрелку. Вследствие, конечно, обездоленного детства. Они продолжалипалить друг в друга, словно не замечая, что я оказался под их перекрестнымогнем. Мое ветровое стекло разлетелось. Две задние мои покрышки лопнули. Машинуснесло с шоссе, она взлетела вверх по склону холма и врезалась в толстый комельмогучей сосны. Это последнее, что мне запомнилось.

Мое выздоровление заняло пять месяцев. Оно завершилось быбыстрее, но как-то в солнечный день ко мне в палату вошел специалист попластической хирургии и объяснил, что он будет делать, чтобы вернуть моему лицуего прежний вид, а я сказал:

— Я не хочу прежнего.

— Извините?

— Я не хочу прежнего лица. Я хочу быть красивым. Красивым,как киногерой.

— А! — сказал он таким тоном, будто я заявил ему, что хочулетать. Наверное, нам следует поговорить с доктором Шлаттером.

Доктор Шлаттер тоже сказал "а!", когда я объяснилему, чего хочу, но это "а!" звучало по-иному, чем у первого доктора."А!" доктора Шлаттера сулило пусть маленькую, пусть неясную, нонадежду.

Он обо всем рассказал заранее, то есть доктор Шлаттер, ибыло даже интересно: оказалось, что пластическая хирургия восходит к древнимегиптянам, а итальянцы еще в XV веке осуществляли впечатляющие преображения. Онпринес мне рисунки того, каким, он надеялся, я стану, он показал мне некоторыеинструменты, чтобы я не испугался, увидев их в первый раз перед операцией, —скальпель и ретрактор, и долото — и объяснил, как мне следует приготовиться кмоему новому лицу.

Шестнадцать дней спустя я поглядел на себя в зеркало и срадостью убедился, что более не существую. То есть прежний. Операция, диета,отсос жира и краска для волос создали кого-то, кто должен был нравиться самымразным женщинам — не то чтобы меня это прельщало, разумеется. Только однаженщина что-то значила для меня, и, лежа в клинике, я думал только о ней истроил планы, касавшиеся только ее. Я не собирался расходовать мою красоту налюбовные интрижки. Я собирался с ее помощью завоевать руку и сердце Эми ТауэрсКарсон, женщины, которую любил со второго класса школы.

Прошло пять недель, прежде чем я ее увидел. Это время япровел, осваиваясь в брокерской фирме, заключая некоторые контракты и привыкаяпользоваться новой телефонной связью, снабжавшей меня непрерывным анализомбиржевых курсов. Внушительно для небольшого городка в Огайо, где я вырос и гдевлюбился в Эми.

Я извлекал немало удовольствия из встреч со старымизнакомыми. Они, за редким исключением, не верили, когда я говорил, что я РоджерДэй. Некоторые даже смеялись, давая понять, что Роджер Дэй, что бы там с ним нипроизошло, никоим образом не мог обрести такую внешность.

Мои родители доживали свой век во Флориде, так что старыйдом — белый в колониальном стиле — был в полном моем распоряжении, и яприглашал туда кое-каких дам, чтобы потренироваться. Поразительно, какуюуверенность в себе мое новое "я" подарило моему старому"я". Я считал само собой разумеющимся, что мы кончим в постели, как ипроисходило буквально в каждом случае. Одна даже прошептала, что влюбилась вменя. Я хотел попросить ее записать это на пленку. Даже моя жена никогда неговорила, что любит меня, во всяком случае, пот так прямо.

Эми вновь вошла в мою жизнь на танцах в загородном клубе задва вечера до Дня Благодарения.

Я сидел за столиком и смотрел, как пары всех возрастовтопчутся в кругу. Масса вечерних платьев. Масса смокингов. И масса саксофонноймузыки оркестра из восьми человек на эстраде, единственном освещенном месте, авсе танцующие — в интимной алкогольной полутьме. Она все еще была красива, тоесть Эми, правда, не красотой юности, но той же царственной упрямой красотой, ис той же миниатюрной безупречной фигурой, которая вдохновила от десяти додвадцати тысяч моих юных меланхоличных эрекций. Я вновь ощутил тот головокружительныйшкольный восторг, в равных долях слагающийся из застенчивости, похоти иромантичной любви, который мог бы понять только Ф.Скотт Фицджеральд — кстати,мой любимый писатель. В ее объятиях я обрету смысл существования. Я ощущал этос тех пор, как начал провожать ее до дома в дымные осенние дни в третьем,четвертом и пятом классах. И я ощутил это теперь.

С ней был Рэнди. Уже давно ходили слухи, что между ними невсе ладно и их брак неминуемо распадется. Рэнди, бывший школьный кумир ифутбольная звезда своего колледжа, был также звездой среди местныхпредпринимателей в восьмидесятые годы — специализировался он на постройкекооперативных домов, но к концу десятилетия перестал преуспевать и, по слухам,начал искать беспамятного утешения в виски и потаскухах.

Они по-прежнему выглядели, как идеальная романтическая пара,и когда они вошли в круг, и Рэнди крутил Эми со всеми киноэффектами, многиевокруг расплылись в улыбках, и даже раздались аплодисменты. Эми и Рэнди будуткоролем и королевой всех школьных и иных вечеринок, которые почтят своимприсутствием. Пусть их вставные челюсти прищелкивают, пусть простата заставляетРэнди морщиться каждые тридцать секунд, но, черт побери, луч прожекторанеотвратимо их найдет. И они, конечно, богаты — Рэнди происходил из семьипотомственных стальных магнатов и принадлежал к богатейшим людям штата.