Брат при сем случае положительно дал заметить графу Орлову, что я никому из знати, кроме него, не делаю визитов, что я не был и не буду ни у Михайла Павловича, ни у военного министра, и граф Орлов это одобрил, но почему одобрил, не знаю. Казалось мне, что он отклонял от меня все, что могло мне дать доступ к государю.

Наконец Гурко, к всеобщему удивлению, назначили начальником штаба при Воронцове. Он выговорил себе при сем то же содержание, какое получал на линии, и принял место, коего вероятно, сам опасался, но вскоре после того назначил к себе помощником генерала Норденстама, человека, говорят, бойкого и способного. Затем пошли толки о других назначениях. Нужен был новый дежурный генерал; Бибикову поручено было разведать, захочет ли место сие принять племянник мой Н. Н. Муравьев. Брат Михайла, узнавши о том, предложил сие Муравьеву, который прибежал ко мне спасаться, жалуясь на привязчивость брата: ибо он не хотел и слышать о сем назначении. Сделано было семейное совещание, и я согласился с мнением Н. Н., что ему не следовало принимать этого назначения и соваться со своей деятельностью в круг людей праздных и бестолковых, которые его замучат требованиями по службе, труды его присвоят себе, а неудачи отнесут к нему. Но, дабы не отвергнуть совместного служения с Воронцовым, я советовал ему принять звание по особым поручениям, если б то было приятно Воронцову: ибо в этом звании он мог вести такую же беззаботную жизнь, как начальники его, не принимая на себя должности с ответственностью. Н. Н. и того не хотел, имея на то достаточные причины в дурном приеме, сделанном ему Воронцовым. Не выждав окончания своего годового отпуска, взятого им для излечения раны, он являлся в Петербурге к военному министру, который принял его не только сухо, но даже грубо, сказав, что «нельзя же все в отпуске жить», тогда, как Н. Н. сам просил заняться до истечения срока. Чернышев спросил его, готов ли он опять на Кавказ ехать, и на утвердительный ответ велел ему явиться к Воронцову. Воронцов принял его по обыкновению вежливо и сказал, что будет очень рад, если Бог приведет их служить вместе. Пустой отзыв этот показал Н. Н., что ему нечего было искать у Воронцова, и потому он и не принял звания дежурного генерала, в коем бы он был жертвой. Впоследствии времени, когда Воронцов уже выехал из Петербурга, военный министр спрашивал его письменно, желает ли он иметь Муравьева на службе. Воронцов, получив сию бумагу еще в Одессе, отвечал на сие не прежде как из Тифлиса, отзываясь, что он согласен принять его на испытание, назначая ему временно управление Имеретинским и Мингрельским уездами. Испытывать человека, уже испытанного и известного своими заслугами и достоинствами, явно обнаруживало отвращение Воронцова от сего генерала, и Муравьев, взяв продолжение отпуска, поехал лечиться за границу. Как бы нарочно отклоняли от Кавказа людей, могущих там принести существенную пользу, и Воронцов окружил себя толпой тунеядцев, всегда наполняющих вредный для службы и отяготительный для правительства многолюдный двор его. К нему пристала в Петербурге вся праздная знать гвардейских офицеров с домогательствами на места адъютантов, так что он сам не знал, кого ему выбрать и, говорят, послал список кандидатов к великому князю, который ему аттестовал каждого по служебным занятиям и, слышно, не в пользу их. Многих назначили, многие и после поступили, к обременению войск и казны.

Между посетителями познакомился я с генерал-майором Фрейтагом, человеком, который служил с отличием на Кавказе, где он в последнее время тревог и неудач выручил Гурку и разбитые отряды наши, прогнав с горстью войск осаждавших нас в крепостях лезгин. Фрейтаг мне понравился. Открытый вид его, прямое и вместе почтительное обхождение располагали в его пользу; он не опасался явиться ко мне с объяснением на счет кавказских дел, и поступок этот, конечно, делает ему честь. Несмотря на заслуги Фрейтага, едва ли оценили его вполне; однако его назначили начальником дивизии, невзирая на то, что многие генералы были старее его в чине, и к сему были побуждены желанием удержать его на Кавказе: ибо и он, так же как многие другие, выехал с Кавказа с тем, чтобы туда более не возвращаться. Государь его, однако же, не принимал в кабинете, и даже не скоро по приезде удалось Фрейтагу представиться у развода. Убеждались, что звание царского наместника, возложенное на Воронцова, было достаточно для покорения всего Кавказа.

Генерал-адъютант Анреп, знакомый мне в Польской войне, пожелал также видеться со мной и несколько раз приезжал ко мне, не заставая меня дома. По настойчивости, с коей он приступил, дабы склонить меня к вступлению в службу, я мог подумать, что он имел от кого-либо поручение уговорить меня; но как бы то ни было, приступ его не показывал человека ловкого. И в самом деле, Анреп сам сознавался мне, что он не признает в себе ни дара слова, ни дара убеждения, но ручается за искренность и прямоту своих намерений и действий, основанных единственно на чувствах уважения ко мне и желании видеть успех в делах Кавказа. Так как он там служил несколько времени, то он рассказал мне некоторые подробности о случившемся с ним в той стране и сделанных им наблюдениях. Мне не нравилось, что он осуждал правление Ермолова, говоря, что нынешние запутанности имеют первоначальную причину свою в поступках, распоряжениях и жестокостях Алексея Петровича, который так напугал горцев, что они до сих пор упоминают о нем в песнях своих со страхом. Глупое суждение сие, появившееся в публике после первых неудач Паскевича, давно уже было осмеяно и отвергнуто. Велики же были неустройства, производимые Ермоловым, при коем все повиновалось одному слову его, когда и 20 лет после него, при всех переменах начальников, при ужасных расходах людей, денег и награждений, не могли удержать того, что Ермолов удерживал с горстью людей, и грабили жителей, казнили и вешали их, и осыпали золотом и чинами, и писали реляции о торжественных победах, а все дело шло назад и, наконец, еще надобно было сбросить последствия глупости и корыстолюбия на заслуженного человека по зависти к его достоинствам! Я уверял Анрепа, что в сем случае надобно было умеючи различать уважение, которое имели к Ермолову от страха, которым преемники его хотели воевать, потому что не находили в себе того, что нужно было, дабы держать людей в повиновении чувством уважения к лицу их; но что и страха сего не умели поселить при огромных средствах, коими они обладали, а потому и не нашли другого способа для оправдания своего бездушества, как сложить вину на того, коего прошедшие успехи обнаруживали их неуменье.

Воронцов предлагал Анрепу принять командование линией; но тот отказался, признавая себя неспособным к такому сложному и обширному управлению, и отказывался от оного за ранами, от коих он страдал. Тогда Воронцов просил Анрепа назвать ему кого-нибудь, могущего занять сие место. Так мне, по крайней мере, рассказывал сие Анреп, которому я готов верить; ибо считаю его истинно честным человеком, не способным ко лжи. Анреп назвал меня, но заметил, что Воронцов имеет на меня неудовольствие и потому, при объяснении сем со мною, спросил меня, нет ли между нами какого-либо неудовольствия и правда ли, что я на него писал какие-то донесения. Он удивился, когда узнал, что я никогда ничего не писал против Воронцова, и что все сие произошло от сплетен, коих настоящую причину я ему, однако же, объяснить не мог.

Видя нерасположение ко мне Воронцова, Анреп оставил на время настояния свои; но когда они перебрали весь список генеральский и не нашли никого для занятия места начальника линии, то Воронцов вторично просил его назвать кого-либо. Анреп опять указал на меня; тогда Воронцов отвечал ему, что я могу искать сего назначения через военного министра и что он примет меня, если государь меня назначит. Ответ этот обрадовал Анрепа, который надеялся склонить меня к примирению с Воронцовым и к ходатайствованию собственно о себе; ибо он, увидавшись где-то на балу с Чернышевым, успел уже переговорить с ним обо мне и заметил, что Чернышев желал со мною видеться и сказывал ему: «Вот Муравьев был у Орлова, а со мною знаться не хочет. Что он ко мне не заедет?» Поэтому Анреп убедительно просил меня не упускать предстоящего мне пути снова поступить на службу и съездить к Чернышеву.