– Мне так сказали и советовали.

– Кто мог вам это присоветовать? Не верьте.

– Советовал человек знающий.

– Кто? Скажите, сделайте милость.

– Не могу сказать, но не посмотрю на совет, ибо желаю лично благодарить его высочество за расположение его ко мне: это призыв сердца, а там, что бы ни случилось, мне все равно.

Как ни домогался князь Илья узнать, кто мне дал такой совет, но я не обнаружил речей графа Орлова, и князь Илья взялся устроить свидание мое с Михаилом Павловичем, которое, по всем вероятностям, казалось, должно было быть частное.

Я в другой раз виделся с князем Ильею, который объяснялся с Михаилом Павловичем и с большой радостью объявил, что великий князь просит меня к себе на другой день приехать; в котором же часу, уведомит меня через князя Владимира, при чем он опять повторил мне, что его высочество лично говорил о предположительных назначениях для меня, но о каких не смел он мне сказать, как бы вызывая мое любопытство; но я воздержался от всякого спроса, и потому не знал, в чем могли состоять сии предположения, а думалось мне, либо 6-й корпус, стоявший в Москве, о коем слух носился, что он поступит в команду Михаила Павловича, либо Гренадерский корпус, потому что находили Набокова слишком старым, либо начальником штаба при великом князе.

– Отчего, – говорил Михаил Павлович (по словам князя Долгорукова), – нельзя Муравьеву у меня быть? Я его знаю, люблю его, и как частный человек, разве я не вправе принимать, кого хочу?

По сим словам я мог надеяться, что буду принят частным образом; но на другой день рано поутру приехал ко мне князь Владимир с известием, что великий князь примет меня в общей зале, где принимает гвардейских генералов, в половине 12 часа, и что все так устроено, чтоб мне как можно менее дожидаться.

Это было для меня неприятно. Я тотчас же послал князя Владимира к Илье просить его, чтоб прием был частный, так как я не по службе приехал в Петербург. Князь Владимир находил в сем затруднение, но по убедительной просьбе моей отправился к брату своему и воротился в 11 часов, говоря, что он долго не мог добраться до князя Ильи, и что, наконец, увидевшись с ним, узнал, что сего никак нельзя было переменить; но что Илья позаботился, дабы в приемной было как можно менее посторонних особ. Делать было нечего. Я видел, что свидание наше с великим князем наедине было кем-нибудь воспрещено или предупреждено, дабы избежать сплетен, которые могли бы от того возродиться.

Я стал одеваться, и в это время явился ко мне генерал-лейтенант Клюке, приехавший из Грузии, который также сбирался к великому князю. Клюке, так же как и другие, выехал из Дагестана, чтоб туда более не возвращаться, но был назначен дивизионным начальником, и тем удержали его на Кавказе, где он теперь снова находится.

К половине 12-го часа я приехал во дворец Михаила Павловича и около часа ожидал выхода его, в шитом мундире, белых панталонах, ленте, без эполет и шарфа. Тут находилось человек 20 гвардейских генералов и адъютантов. Знакомых было уже мало; но все посматривали на меня и перешептывались. Когда обнюхались и узнали меня, то некоторые стали подходить ко мне и напоминать, что когда-то имели честь видеть меня, или служить под моим начальством, все с участием и с уважением. Между прочими подошел ко мне и командир Семеновского полка генерал-майор Липранди, которого я в Польскую войну однажды устранил от командуемого им Кременчугского пехотного полка за неточное выполнение отданного приказания. Я имел полное право думать, что человек этот питает на меня вечную злобу; но, напротив того, был тронут его приветствием. (По выходе от великого князя я немедленно поехал к нему, как бы в заглажение своего прежнего поступка, но не застал его дома и на другой день нашел у себя завезенную им карточку.)

Через час повели меня в другую комнату, где возле одной стены стояли дежурные по разным управлениям его высочества с рапортами, и к другой стали представляющиеся генералы, то есть Клюке, Фрейтаг, Пасхин (тоже служившей под моим начальством) и я. Долго мы спорили с Клюке о месте, которое он не хотел занять выше меня, но, наконец, я установил трех служащих генералов выше себя и стал последним к самому тому времени, как великий князь вошел в комнату.

Не обращая внимания на нас, он подошел к дежурным, принял от них рапорты и потом обратился к Клюке, как бы не глядя на меня, хотя я и заметил, что он глаза поворачивал в мою сторону, не переменяя положения головы. От дежурных он подошел к Клюке, все как бы не замечая меня, и спросил, где он прежде служил.

– В австрийской армии.

– В каком полку?

– Бианки.

– Хороший полк.

Потом, стоя все лицом к Клюке, он спросил меня, знаю ли я его?

– Был у меня в полку капитаном, – отвечал я.

После того Михаил Павлович подошел ко мне и спросил, отчего у меня усы седые.

– Пятьдесят первый год, – отвечал я.

– Отчего же у Клюке не седые?

– У него волосы на голове седые, – отвечал я и тут же, переменив речь, благодарил великого князя за определение Кирилова сына кандидатом в артиллерийское училище.

– Не за что, – сказал он. – Мне жаль, что не мог его прямо зачислить воспитанником; но на это есть правила, которых нарушить нельзя.

– Доволен и той милостью, которую вы оказали мне.

– Видел ли ты в проезд через Москву Алексея Петровича? – спросил великий князь.

– Каждый день с ним виделся, – отвечал я.

– Вот человек удивительный, – продолжал Михаил Павлович: – ему под семьдесят лет, а сохранил всю свежесть головы и память, какую за двадцать лет тому назад имел.

Сим спросом хотел он явно показать, в чью сторону клонились его мнение в тогдашних обстоятельствах и в прижимчивом приеме, мне сделанном, в котором его стесняли придворные интриги.

– Я воспитывал детей его в артиллерийском училище; один из них был большой шалун, да я его по-своему исправил, – сказал он шутя и показывая знак рукой.

– Доброе дело, ваше высочество, пользовать молодых людей, – отвечал я.

Потом он спросил о здоровье моем (которое так много всех занимало) и прибавил:

– Не правда ли, однако же, что от деревенской и покойной жизни, как бы опускаешься?

– Я себя чувствую здоровым, – отвечал я.

Сим кончилась аудиенция моя у Михаила Павловича, который, как видно было, хотел, но не мог объясниться со мной наедине. Вышедши от него, я хотел представиться великой княгине; но и тут поставлена мне была преграда. Красный камер-лакей как бы выжидал меня и спросил, что мне угодно; когда же я у него спросил, куда идти к великой княгине, то он отвечал, что ее высочество не изволит принимать прежде воскресенья, и что если мне угодно ей представиться, то должно прежде записаться у ее гофмейстерины. Так как я сбирался выехать в воскресенье, то и не счел нужным сего делать, в особенности когда видел затруднения, противопоставленные мне, конечно, не желанием великой княгини, которая меня всегда отличала в своих приемах.