— Я тебе говорила, что она там, а ты…

Я взмахом руки прерываю Араши.

— Ничьей вины нет.

Им отвели глаза, поскольку призрак искал покоя. А еще я видела богиню смерти в одном из ее обличий и так и не дописала письмо, что надо бы, поскольку кошка беспокоится. Теперь я немного больше понимаю в этом мире и знаю, что если в доме случится еще одно убийство, он изменится необратимо.

Плохо.

Но… я сижу. Ведь там, в лавке, слова возникали сами. Или это лишь казалось? Ах… до чего дурно. Ни одного вымучить не способна.

Приветствие.

Длинное и витиеватое, обильно сдобренное пожеланиями всего наилучшего… лицемерное по сути своей, но закрепленное этикетом.

А дальше что?

Ваш муж безумец и маньяк? Нет, здесь и слова-то подобного не существует. Одержим жаждой убийства? Берегитесь, вы следующая…

Как-то так.

Криво, но…

Или еще можно. Я знаю, что он сделал.

Нет, это уже на шантаж похоже…

Письмо рождалось в муках. И кошка, взобравшись на стол, следила за каждым моим движением. Непонятно, одобряла она или нет.

— Отнесешь? — спросила я, позволив туши высохнуть.

Кошка мяукнула.

Будем считать это согласием. Не самой же мне через забор лезть, в самом-то деле. В лучшем случае не поймут…

Свернуть бумагу.

Перехватить нитью.

Капнуть воском. Печать? Нет, это по меньшей мере неразумно. И воска хватит. Кошка потянулась, увеличиваясь в размерах, и перехватила послание.

Вот так…

Хватит ли этого?

Она не поверит. Я видела эту женщину. Она пребывает в уверенности, что является хозяйкой в доме, а муж — это так… никчемность. И пожалуй, до недавнего времени так и было… и не она ли в том числе отравила его ядом своего недоверия?

Не мне судить.

Но если письмо будет лишено смысла, то… что остается? Донос? Его обязаны проверить, хотя бы в той части, которая касается мертвеца под полом… и потому садимся писать.

Боязно.

Откуда-то я не сомневаюсь, что среди верных слуг Наместника есть колдуны, способные определить личность доносчика. Но… я ведь правду говорю.

Пишу.

А колокольчики звенят.

Где?

Рядом совсем… такие тоненькие голоса, призрачные… не хочу. Хватит с меня призраков. И Дзигокудаё смеется. Когда же письмо закончено, она наклоняется надо мной.

Над ним.

И дует.

Я вижу это дыхание сонмом серебристых искр.

Вот так. Теперь ни один самый талантливий исиго не сумеет доказать, что именно я приложила к письму руку. Боги не могут вмешиваться? Она не вмешивается, а помогает видящей.

Они всегда были посвящены ей.

Нет, мне не стоит опасаться. Никто не требует, чтобы я отказалась от жизни мирской и заперла себя в храме. Или, бросив все, отдала себя служению заблудшим душам.

У меня есть такая возможность.

И только от меня зависит…

Спасибо и на том. В храм я не хочу, а духи… что-то подсказывает, что эти двое — не последние. И надо бы привыкать, а заодно поинтересоваться у моего колдуна, что за видящие-то…

Только написать еще одно письмо.

Даже не письмо, а… один знак, не допускающий двоякого толкования.

Благодарность.

И… крохотная алая капля в верхней части его.

Глубокая личная благодарность… признание… симпатия… вряд ли он сумеет прочесть это, но Иоко не удержалась. А я усмехнулась: кажется, мы все-таки влюбились.

Или в процессе?

Давным-давно, когда боги еще бродили по земле, слушая беседы смертных, в маленькой деревушке, названия которой не сохранилось, жил-был рыбак. Простой человек. Он выходил в море и ловил рыб, которых продавал на местном рынке, как и прочие рыбаки. Порой ему везло, и тогда он покупал себе рисовой водки, угощая ею друзей и море, порой приходилось голодать… он мерз зимой и страдал от жары летом.

Гонял гнус.

Пел дурные песни и вел не менее дурные речи.

В храм заглядывал изредка, когда невезение становилось очень уж тягостным. И тогда он покупал свечи богам, вполне искренне молился, правда, не особо надеясь, что молитва дойдет до небес. В общем, ничем он не отличался от других рыбаков, пока однажды не отыскал в море девушку.

А стоит сказать, что море в те времена было своенравно и очень любило играть кораблями. И часто случалось, что в игре своей оно ломало хрупкие творения рук человеческих.

Так получилось и на тот раз.

От корабля остались щепки. И девушка, вцепившаяся в доску. Долго ли она плавала по синим волнам? Отчего не стала добычей тварей, которые во множестве водились здесь?

И как вообще получилось, что из всех людей, бывших на корабле, выжила лишь она?

Будь кто другой на месте Мисё, он бы, может, и задал эти вопросы, чем избежал бы многих бед, но Мисё лишь вздохнул и, подцепив крюком доску, подтянул ее к лодке. Девушку он перевалил не без труда, показалась та на диво тяжелой.

А еще красивой.

Мисё знал многих женщин: в деревушке его нравы отличались простотой. Он даже едва не женился, но названая невеста обманула его с другом, за что и была поколочена, а еще опозорена, ибо даже по простоте нравов подобное не прощалось. Но дело не в ней, а в том, что у местных женщин не было настолько белой нежной кожи. Будто покрыла ее морская соль.

А волосы черны и мягки.

Кругл рот.

Узки глаза… пусть закрыты, но Мисё не сомневался, что цвета они самого необычного. Может, голубые, как небо, а может, и зеленые. Он слышал, что иногда рождаются люди с зелеными глазами.

Ее шея была тонка.

Руки малы.

Да и сама она походила на чудеснейшую статуэтку из фарфора, которые как-то показывал заезжий торговец. Мисё вздохнул: незнакомка была мертва.

Он щупал шею и прижимал ухо к груди, силясь уловить биение сердца. Но то молчало. И стоило бы отдать девицу морю, но…

Мисё пожалел.

Как знать, сумеет ли она опуститься до дна морского? А там разоблачившись от оков телесных, отыщет ли душа путь?

Нет, раз уж взялся, надобно делать. И направил Мисё свою лодчонку к берегу. Решил он, что сам похоронит незнакомку. И жреца позовет.

После.

Когда случится тому проходить мимо деревушки.

Уже на берегу он понял, что не сложит погребального костра, ибо стоили дрова немало, а денег у Мисё осталось с полмонетки. Можно было, конечно, снять роскошное ожерелье с шеи мертвой девушки, но сама мысль о том показалась Мисё на редкость отвратительной.