– Правильно. Не будет. Все сами сделали. У них-то хватает… И рабочих, и техники.

– А тела в яме… Там котлован вырыт. Завален доверху. Это тогда кто?

Мельник покивал: знал про яму. А про собак знал?

– Шпионы. Диверсанты. Потенциальные шпионы и потенциальные диверсанты.

– Это Ганза от нас, ото всех… Ото всех… Все эти годы? Скрывала? Убрала, стерла! Всю землю?

– Чтобы спасти Москву.

– А что же они… Что же Запад, американцы… Почему другие-то города они не бомбят? Вот же, я сам слышал! Питер! Владик! Екат! Все есть! Все там… Балаболят что-то… Мирное. По-русски! Все есть! Страна есть! Одних нас нет? Как там-то война? Идет?

– Там… А что ты знаешь про «там»? Ты полчаса эфир послушал. Это радиоигра все, Артем. Тебе откуда знать, где наши, а где наймиты? Где диверсанты их? Что вообще теперь наше, кроме метро? Ничего! Только метро у нас осталось! Где там живая жизнь? Рассадили спецов, как пауков в паутине. «Тут Владивосток, давайте к нам. Тут Петербург, идите сюда!» А кто сходится к ним из деревень – они на месте их сразу. В лобешник. Никакой нет России! Все, как мы боялись, случилось. Разбомбили, раздробили, захватили. Если мы тут не выстоим. Если дадим им понять, что выжили. Мы – следующие тогда. У нас одно спасение, Артем. Мертвяками прикидываться. И копить силы. Чтобы вернуться.

– А если к нам просто идут? Наши? Так же, из деревень? Не диверсанты, а наши? Люди? Русские? Настоящие?!

– Военное время, Артем. Нет возможности со всеми разбираться. Враги, и точка.

– А если они не с востока пойдут, а с запада?

– Все основные направления прикрыты.

– А глушилки?..

– Это не единственная станция.

– Значит, я бы все равно ничего не… Ничего бы не добился?

– Ты бы и не успел, Артем. Хорошо, что Летяга тебя оттуда вытащил. Если бы ты завалил еще хотя бы одну вышку, я бы уже не смог с ними договориться. У них вообще был приказ – пленных не брать.

Артем втянул дыма, поймал расползающиеся слова, построил их строем.

– Вы же следили за мной? Когда я на «Триколор» поднимался? На высотку?

Полковник дернул ртом: Летяга проболтался.

– Знали.

– Почему не заткнули?

– Потому что. Ты – наш. Хоть я и… Что я там тебе говорил.

– А вы – вы сами когда узнали? Как?

– Ввели в курс. Некоторое время назад.

Артем затянулся. Сел на пол, спиной к стене: стула не было. Теперь Мельник на своей каталке был его даже выше. Ведь он вообще-то выше Артема должен был быть. Раньше был выше, пока у него ноги были вместо колес.

– Знаете, Святослав Константинович… В нашем последнем разговоре. Вы очень убедительно мне тогда доказали, что я шизоид.

– Я сделал это, чтобы тебя уберечь. Чтобы ты не натворил… Всего, что ты натворил.

– А почему нельзя было просто объяснить? Или я шизоид все-таки? А?

– Артем.

– Вы скажите. Шизоид или нет? Скажите просто.

– Послушай. Твоя история с черными. Твоя эта убежденность, что ты мог спасти мир. Что был ими избран. Что из-за тебя человечество погибнет. Как тебе сказать… Как тебе такое сказать – просто?

Вся эта его история с черными. Вся эта его история. Вся.

– Это все не имело значения, да? То, что мы их ракетами… Это ничего не изменило, да? Мы никогда и не были тут, в Москве, последними людьми на земле. А черные никогда не были нашей единственной надеждой. Я их не спас, потому что… потому что потому – а ничего страшного-то и не случилось. Мир-то как жил, так и живет. А спас бы – ну, было б кого в зоопарке показывать. Ангелы они там или нет – по херам совершенно. Не чудо, а так, курьез. Самому смешно. Смешно, какой я глупый мудак, да, Святослав Константинович?

– Нет.

– Смешно-о‑о, – возразил Артем.

Непросто было петь, непросто гласные произносить: как будто зоб мешал.

– Я и пытался тебе объяснить. Я же тебе говорил, что ты слишком циклишься на них. А рассекретить щит, учитывая твое состояние, я не имел права.

– Мое состояние, – повторил Артем. – Да. Действительно, шизоид. Сначала думал, что спасаю мир, потом думал, что его загубил. Мания величия.

– Ты просто не был достаточно информирован. Тебе пришлось допридумывать. А вот сейчас я говорю с тобой и убеждаюсь, что ты совершенно трезво рассуждаешь. Это не твоя вина.

А чья? Артем заглянул в углящийся конец папиросы, как в дуло. Было похоже на карманный самокрутный ад. Всегда с собой.

– Мне очень многое пришлось допридумывать, – подтвердил он.

– Если ты думаешь, что мне это все легко далось…

– Я не думаю. Я просто идиотом был. Я все вообще для чего это? Я думал, Аню, раньше… Вас, думал… Ребят… Отчима. Наверх. Чтобы жили… В городе. Вместе. В домах. Думал. Представлял. Да хоть в монастыре этом… Все вместе. Или поехать… По железной дороге. Посмотреть страну, землю. Это была мечта. Если бы мир остался, я так думал. Вот тогда я бы что… А все знали. Думаете, нужно людям врать? Почему не сказать им? Пусть сами выбирают, кому что… Если хотят идти – пускай идут!

– Ты опять, как дурак начинаешь… – насупился Мельник. – Выйдут они за Москву. И что? Их там перещелкают по одному! Всех! Мы пока вместе. Метро – наша крепость. Крепость, которую осадили враги. Мы все – не только Орден, а все люди – гарнизон. И мы не навсегда тут. Мы копим силы для удара. Для контратаки. Ясно? Мы выйдем отсюда. Но не чтобы сдаться! Не с белым флагом! Не сбежим! Мы отсюда выйдем, чтобы забрать у них наше! Мы свою землю отвоевать должны! Ясно или нет?! А сейчас тебя там никто не ждет!

– Меня и здесь не ждет никто.

– Неправда. Я тебя сюда не поплакаться звал. И вытаскивал я оттуда тебя не для этого.

– А для чего?

Мельник откатился к своему столу-дзоту, дернул на себя ящик, пошерудил в нем, хмурясь, достал что-то.

– Вот.

Доехал до Артема сам, протянул ему кулак. Разжал медленно. Не театрально, а словно борясь сам с собой. На ладони лежал жетон. С одной стороны было выгравировано «Если не мы, то кто?». Артем взял его. Облизнул сухие губы, перевернул. «Черный Артем»: имя мама дала, фамилию сам придумал. Его жетон. Тот самый, который Мельник год назад у него отобрал.

– Бери.

– Это… Что?

– Я хочу, чтобы ты вернулся, Артем. Я все обдумал и хочу, чтобы ты вернулся в Орден.

Артем тупо разглядывал свою фамилию: бессмысленную, ничего больше не значащую. Была она – покаяние, был жгущий крест, напоминание самому себе о себе самом. А теперь что? Не его вина, проехали. Погладил пальцем черненую канавку буков. В ушах стучало.