Монашка сестра Агата, приведя ученицу в класс, устраивалась в углу и вскоре начинала клевать носом в требник, просыпалась, ловко подхватив в последнюю секунду очки или четки, и просила: «ясколка, слушайте добже пани диригентку». Оказалось, что «диригент» по-польски – «дирижер». Уже через неделю интендант-сестра позволила воспитаннице посещать занятия одной, без сопровождения. Самой же Ольге страшно понравилась школа, занятия не были скучными, а безумно интересными – как репетиции бродячего цирка, если использовать метафору мадам.

Совершенно неожиданно всплыло со временем, что Ольгу назначили вокалисткой на праздничное выступление школы. Наверно, выбор был сделан в силу той причины, что играть ни на каком музыкальном инструменте она не умела, а все ученики, кроме нее, чем-то более или мене овладеть успели. Еще через несколько недель подошел канун праздника, и только тогда спохватились, что у Ольги нет концертного платья, потому что она сирота. Да и где ей было его взять – в монастырском, по категоричному мнению наставницы, выходить на сцену в праздник было категорически неприемлемо. Но мадам Олив заявила, что это пустяки и приказала Ольге следовать за ней.

Жилище учительницы (вернее, предоставленные ей муниципалитетом полторы комнаты) находилось в том же здании, что и музыкальная школа, на втором этаже. В этом городе почему-то преобладали именно двухэтажные дома. В прихожей был устроен чрезвычайно тесный кабинет, основным наполнением которого служили ноты, сваленные на полках, на полу и на подоконнике.

Очень маленькая комнатка – совсем как каморка в монастыре, подумала Ольга, только пол не каменный, а потертый паркет. Учительница полезла в стол, тоже заваленный нотными тетрадями, книгами и каким-то старыми журналами про кино. Порывшись в ящиках, вынула ключ и скрылась с ним в своих комнатах.

Ольга увидела выглядывавший из ящика стола зеленый угол портрета какой-то дамы и с простодушным нахальством юности, без спроса, вытащила его и стала рассматривать.

Портрет был выполнен, кажется, маслом на темно-зеленом фоне. Фоном служила какая-то темная комната, и в ней находилась на переднем плане женщина. Это была мадам Олив – правда, здесь она выглядела очень сильно моложе и с небрежно распущенными волосами. Образ был очерчен смело: она, подперев ладонью щеку, с лучистой доверчивостью смотрела на зрителя из темной полупустой комнаты, где виднелся только край стола и зеленые в крапинку обои.

– Какой портрет! – изумилась Ольга.

Вернувшаяся с большущим старым чемоданом мадам Олив сказала, что этот портрет – единственная память о ее прошлом, остаток ее прежней жизни. Он необъяснимым образом появился в ее чемодане с вещами из прошлого после синхронизации.

– Пустяки, ошибки молодости – но все же какая-никакая память, – пренебрежительно бросила она и спрятала портрет обратно в стол.

Распахнулся сразу на четверть комнатушки старый скрипучий чемодан. Из него показались на свет разноцветные ткани – это были платья самой учительницы. В одну минуту Ольге выбрали одно из них, оказавшееся совершенно ей впору. Мадам Олив сказала, что носила его, когда ей не было тридцати. Без дешевого шика, но совсем неплохо, заключила она, глядя на преобразившуюся Ольгу, озиравшую себя в зеркало шкафной створки.

– Почему вы не любите монахинь, мадам Олив?

– Ха! Я-то еще как раз ничего. Вот кто ненавидел этих святош люто, по-настоящему – так это моя мама. Дело в том, что ребенком ей довелось прожить несколько лет в монастырском приюте для девочек. И она очень не любила об этом опыте рассказывать, только однажды сказала, что это было плохое время. Сушеные святоши-скромницы насквозь лживы и лицемерны.

– Вот никогда бы не подумала! Но ведь не все обязательно плохие, это ведь невозможно?

– Монахини ушлые. Как ты думаешь, зачем тебя подобрали на пересылке, да еще и больную мать повезли за тысячу километров? Эта ученая сухарница, что главная у них, рассудила, что за воспитанниц и пациентов город снизит арендую плату за землю и коммунальные услуги для миссии. Ну, пожертвования там, с них ведь тоже налоги платить надо государству. А тут сироты – дело благое, да еще и выгодное.

– Странно. Мне так не показалось, все были очень добры к нам с мамой. Пусть они сделали так из корысти. Но без них мы точно пропали с мамой, могло произойти все что угодно. Поэтому ничего, кроме, благодарности у меня к ним нет.

Мадам Олив улыбнулась и потрепала ее по голове.

– К чертям переживания и сопли. Музыканты – циничный народ, и наше дело с тобой – музыка. Завтра, мадмуазель, всем нам предстоит пройти большое испытание. И знаешь что: я ни на единую крохотную секунду не сомневаюсь, что ты справишься. Главное – не свалять дурака. Усекла?

– Усекла, мадам.

Наступило то самое утро, и оказалось оно пасмурным и холодным. В том году День независимости отмечали одновременно с открытием административного комплекса на Озерной Плазе. Новый концертный зал уже успел получить в прессе и соцсетях название «Дом Модератора».

Собиралась публика. Каменная терраса уже к обеду была затоплена разноцветным сиянием гирлянд и китайских фонарей, изгнавшими ненастную хмарь. Садились вертолеты, с шорохом проскакивали мимо гладкие и холодные бока лимузинов. Причесанные дети, пингвинообразные фраки, женщины в открытом. От надвигающегося мероприятия вдруг отчетливо веяло торжественным концертом ко дню милиции в Колонном зале, хотя Ольга в то время еще не могла вспомнить, откуда у нее возникло такое неожиданное уподобление, но оно как-то шло сюда.

Она всматривалась из-за новеньких кулис в зрительный зал, где еще не убрали посадочный свет. А еще она тряслась, будучи глубоко уверенной в грядущем позорнейшем, неслыханном провале.

Дали начало вечера. Отгремело бравурное интро со светомузыкой, и на просцениум выплыла павой осанистая дама под высокой прической и с придыханием крайне отчетливо произнесла:

– Сегодня мы впервые празднуем годовщину нашей молодой страны в новом зале. Свободная серверная республика взяла лучшее от нашей прародины, чтобы сделать нашу жизнь прекрасной…

Пошли концертные номера. После того как парень по имени Хьюго Родригес, беженец из Дубов Града, исполнил вступительное соло на терменвоксе, причем сделал это здорово, настала очередь Финистер Пойнта. Мадам Олив довольно крепко взяла Ольгу за руку и подвела к краю кулис.

– Для вас выступают воспитанники детских домов… – говорилось в светлом потоке. Пролетел ангельский шелест – именно так бывает, когда все вокруг одновременно оборачиваются в одном направлении, прекратив разговоры на полуслове.

– Эту песню написал помощник Модератора господин Брендан Лофтус! – льстиво улыбалась ведущая, осклабившись на свою предельную ширину.

– Прекратите захваливать меня, а то я смущаюсь! – перебил ее невидимый господин Лофтус из зала. – Всего лишь творчески переработал!

– Как это верно! – просияла ведущая. – Итак,