брусчатку. Дикие гуси уже прилетели из-за моря, и в разрезающих город каналах плавали с большой важностью, как артисты императорского балета.

Ольга волновалась, шагая следом за сестрой Агатой с ее белым поясом, края которого плескались на морском ветру.

– Дай бог за каждую бурю по радуге, за каждую слезу по улыбке, за каждую тревогу по надежде и за каждое испытание радость. За каждую беду – верного друга, за каждый вздох – беззаботную песню и за каждую молитву – воздаяние. Заучи эти слова на всю жизнь, – говорила монашка. – Даже если не веришь в них.

Они пришли. Солнце успело здорово прогреть аккуратную зеленую лужайку под окнами и пролезть через них в просторный школьный коридор. Старательно перешагивая через наклонные яркие столбы, Ольга жмурилась в ритме слепящих солнечных ударов. Это совсем не было плохо, а наоборот, оказалось хорошо и весело. Через открытые рамы вкусно пахло травой и землей, просыпающейся к лету, а еще немного стенной краской. Гулкий коридор оказался набит нанесенным снаружи шорохом юных листьев и чириканьем воробьев. Квадратные каменные плиты пола случайным образом размечены были ярким потоком, что процедили кроны школьного сада. И этот мимолетный узор не худо было бы зарисовать для памяти.

Остановились они перед белой крашеной дверью класса, на которой висела табличка «M-me Marine Olive-Tailleur», и стали ждать конца урока. Здесь хорошо слышалось, как ученики долдонили хором какое-то математическое правило. Голоса их были полны безнадежной тоски людей, запертых в классной комнате и лишенных счастья погожего весеннего дня. Только на математику было не очень похоже – резкий крик учительницы неожиданно прервал тоскливый детский бубнеж и перелился в такую чистую и прекрасную ноту, что об арифметике не могло быть и речи. За дверью детские голоса подтянули ему звонко, но вразнобой. Из-под коридорного полотка прокричал звонок, и занятие остановилось. Через полминуты дверь выбросила в коридор примерно с дюжину галдящих напропалую учеников, а пришедшие, постучав, вошли в класс.

– Из какой вы страны? – спросила мадам Олив. Удивительно, что она всегда обращалась к Ольге строго на «вы».

– Я русская, – ответила та.

– Тогда вам, наверно, непривычна местная зима. Сейчас только середина марта – а уже вовсю зеленеет. У вас дома, наверно, в это время еще лежит снег.

– Нет-нет, это хорошо, – сказала Ольга. – Здесь ведь океан. Он не особо теплый, но из-за него мягкий климат. Цветов много и трава гуще.

– Это недурно, – после некоторой заминки отозвалась мадам. – Думаю, из вас может выйти толк. И главный вопрос: вы любите музыку, нравится ли вам петь?

– Очень люблю! Но я не пробовала петь никогда.

– Прекрасный повод это исправить! А ну-ка, молодая леди, покажите, как прекрасен ваш голос.

Ольга ужасно стушевалась и сказала «нет».

– Да спойте же, – не отступала учительница, – здесь все свои. Какая песня вам нравится?

– Мне нравится песня про русалку, – призналась полуживая от смущения Ольга.

Учительница щелкнула пальцами, примолвив «аккордеон, начали!» и стала подыгрывать на банджо – как-то очень красиво, неторопливо и размеренно, в то время как аккордеон в руках тощей, вытянутой в высоту девчонки мигом подал голос, тоже вступив очень в тему.

И тогда Ольга в отчаянии затянула слышанную ею по радио песню, она ей нравилась:

Безмятежно дышит

Наш отец океан,

И все прекрасно слышит

Через туман.

Печали забудь

Навсегда позади,

На зов океана

Смело иди.

Мадам заявила, что это прелесть – так самозабвенно петь бульварные песенки из радиорепертуара и добавила, что возьмет эту девочку в свои руки, пока та не пошла неверным путем.

– Никогда тебе не бывать великой певицей, – определила она, – но на одну песню тебя может хватить. А вот неудачи в творчестве полезны. Они прочищают и нос слезами, и мозги мыслями. Что ж, святая сестра, привели ребенка в школу? И ступайте себе с миром, матушка!

– Я лучше в классе посижу, – кротко возразила сестра Агата. – Воспитанницу одну оставлять нет у меня разрешения. Вы позволите, пани учительница?

– Куда же мы без вас, – вздохнула учительница.

Наставница музыки быстро переключилась и уже через минуту распекала костлявую аккордеонистку (звали ее удивительным именем Дейрдре), которая сыграла разок не ту ноту:

– Рыбой разве что с таким талантом торговать, а не на эстраде красоваться! Два часа сверхурочных гамм!

Тут же застучала по пюпитру дирижерской палочкой и громко провозгласила, наверняка что и на лужайке за школой было слышно:

– Дети, внимание! Не за горами праздник – День независимости. На этот день запланирован концерт, и в нем будет выступать кто-то от нашей школы. Не думаю, что публике доставит удовольствие видеть и слышать то, что ее ученики сегодня в состоянии ей показать, если только наша цель не в том, чтобы навсегда отпугнуть людей от музыки, разумеется.

Ученики прыснули смехом, и все были отпущены на перемену.

Ольга не знала, куда податься, и присела на стул возле сестры Агаты. Прыгающим мячиком подковыляла к ней круглая и коренастая девчонка, чернявая, хромая, и взмахнув руками и громко пыхтя от смущения, выпалила:

– А меня Хава зовут! А тебя? Ты приютская? Ой, в смысле монастырская? Мы такие же, только у нас детский дом за городом, во какой здоровенный! Мне мина перед переездом ногу оторвала, а после него она оказалась короче – но зато ведь на месте. Но это ерунда – я ведь умирала, а теперь танцевать могу!

В доказательство Хава отбила какую-то радостно-сумбурную чечетку, а сестра Агата неодобрительно покосилась на нее поверх очков, оторвавшись на миг от служебной книги.

Круглая смешная девчонка по кличке Хава-Хромоножка выдувала на трубе так чисто, что становилось на душе отчего-то больно и сладко. Здорово играла. Голос у нее был так себе, но петь она обожала и сейчас же что-то неразборчивое запела.

– Хватит подвывать! – взмолился хором класс. – Душа не принимает! Уши вянут! Хромоножка, захлопни пасть!

– Девушки, ребята, только не ссорьтесь! – умоляюще говорила сестра Агата. Да Хава и сама уже покатывалась со смеху вместе со всеми.

– А ну, дети, собрались! – мадам Олив застучала палочкой по пюпитру. – Что за бедлам! Нет, не годитесь вы для сцены, разве что вагоны разгружать!

Так начались ольгины занятия музыкой в муниципальной школе. Звуки струн мадам Олив-Талье незамедлительно просочились ей в душу как будто плеск морской ряби. Сама учительница музыки показалась Ольге строгой, старой и красивой. У нее было правильное тонкое лицо, каштановые с проседью волосы и глаза темные.

– Я буду вам показывать, – внушала она классу. – Я показываю – вы поете. Если не показываю – вы