На заре первого дня после конца света мы наконец заговорили, но лучше бы продолжали молчать.

– Почему? – спросила я, когда сумела свести все к одному слову.

Агриппина, которая до того притворялась спящей, приоткрыла один глаз и уставилась на меня неподвижным недобрым взглядом.

– Скажи мне почему, – повторила я мертвым голосом, таким же мертвым, какими вскоре будем и мы, как мне казалось.

– Самосохранение, – коротко ответила она.

– Что?

– Я почти убедила его в том, что это ты все придумала. Видела по его глазам. Был момент, когда я могла спастись, подсунув ему тебя. Но Гай умен. Из всех нас он самый умный – после меня, конечно.

– Как ты могла предать свою семью? – не понимала я. – Я же не делала тебе ничего плохого и не желала зла. Мы же были сестрами. Одной семьей.

– Мы по-прежнему сестры и одна семья, – фыркнула Агриппина. – Но семья, Ливилла, вовсе не такая крепкая связь, как тебе кажется. Наша семья распадается уже долгие годы. Начиная со смерти отца нити, связывающие нас, гнили и истончались. На что-то их хватало, а на что-то нет. Теперь у меня своя семья, и она превыше всего.

Я наморщила лоб:

– Твой супруг – животное.

Тут моя сестра рассмеялась холодным, неприятным смехом:

– Агенобарб? Он глупец. Идиот. И его время, его полезность уже в прошлом. Я говорю о сыне. О моем маленьком Нероне.

– О твоем маленьком Агенобарбе, – поправила я, вспомнив счастливого лепечущего малыша, которого на время нашей поездки на север оставили с кормилицами в Таррацине.

– Нерона, – повторила она каким-то странным тоном, – я никогда не буду называть именем, данным ему при рождении. Он – мой маленький Нерон. Он – моя причина. Он – моя семья. И я предам брата и сестру, и убью мужа, и растерзаю богов, если это необходимо для того, чтобы надеть на моего мальчика императорский пурпур.

Меня пробрала дрожь.

– Есть же другие способы.

– Нет! – отрезала Агриппина. – Нет никаких других способов. И у тебя нет сына, поэтому тебе не понять. Ты так же бесплодна, как эта корова Лоллия, а без собственных детей ты не можешь даже представить, насколько сильна в матери потребность защищать и обеспечивать свое дитя. И Август, и Тиберий обезумели от горя по умершим детям, и то же самое едва не случилось с нашим братом на Капри. Вот как много значит родительская любовь. Ты можешь льстить себе по простоте душевной, будто семья – это все, но только пока сама не станешь матерью. Да я бы предавала тебя снова и снова, я бы обескровила вас с братом до последней капли, лишь бы обеспечить будущее моего маленького Нерона.

– Теперь у него не будет будущего, – бесстрастно заметила я.

– Не будь же такой наивной! – вспылила Агриппина. – Ты простушка и не умеешь продумывать ходы. Калигула накажет и тебя, и меня за то, что было сделано, но я умна. Я выжду, сколько потребуется, и, помяни мои слова, это не конец для меня и моего мальчика. Пока я дышу, я продолжу строить будущее сына. А когда я выпутаюсь каким-то образом из нынешнего затруднения, то приеду за своим малышом и снова обниму его.

Тогда я умолкла, обдумывая ее слова. Трудно было поверить им, и в то же время невозможно оспорить. Сначала я хотела выцарапать сестре глаза и вырвать ее лживый язык, но, несмотря на обуревавший меня гнев, понимала, что Пина сильнее меня и куда хитрее. Даже если я сумею одолеть ее, она все равно повернет все к своей выгоде, а меня поколотят стражники. Следующие три дня мы так и сидели по разным углам крошечной камеры и молчали, бросая друг на друга ненавидящие взгляды. За дверь нас выпускали только для похода в уборную, кормили нас регулярно и сытно, однако после долгого отсутствия ко мне вновь вернулись ночные кошмары. Кошмары, от которых я просыпалась в холодном поту.

Ослепительные, выжигающие глаз сполохи красного и белого постепенно сливаются в багровый купол. Словно клинки, его пронзают сияющие лучи римского солнца. Мир под этим куполом отвратительно алый, и солнечный свет колет и рубит его своими острыми мечами.

Больше я так никогда и не сумела от них избавиться, кошмары стали постоянными спутниками моих ночей. Они изматывали, пугали, лишали сна и все-таки были куда желаннее, чем родная сестра, соседка по камере.

Насколько мне стало известно, мой брат уже звал палача, когда нас уводили в темницу, но Виниций, которого прихотливая Фортуна уберегла от малейших подозрений в заговоре, сохранил близость к императору и убедил его отказаться от столь жестокого и необратимого решения. Предательство семьи так потрясло моего брата, что он бушевал и бился диким зверем в клетке, и Виниций приложил немало усилий, чтобы нас не обезглавили в первый же день. Темперамент Калигулы, который в юности давал о себе знать редкими вспышками ярости, за годы правления вырос в опасную невоздержанность, а теперь и вовсе переродился в необузданное бешенство. И только посланный богами Виниций умел как-то удержать императора от крайности и продлить нам с Агриппиной жизнь.

Холодным утром нас привели к Калигуле. Я впервые предстала перед ним как обычный подданный перед императором, и было это больно и странно. Между нами образовалась пропасть, которой раньше никогда не существовало. Если бы у меня еще оставались слезы, я бы заплакала.

Мы стояли перед нашим братом, дрожа от страха. По его приказу вперед выступил солдат с тяжелой каменной урной в руках и протянул эту урну Агриппине. Сестра непонимающе уставилась на нее.

– Это Лепид. Твой любовник, – процедил брат с такой гримасой, будто это слово оставило у него во рту кислый вкус; Агриппина продолжала молча смотреть на урну. – Возьми ее.

Медленно она подняла руки и исполнила приказ. Должно быть, урна была очень тяжелой, потому что сестра согнулась от ее веса и с трудом смогла принять более удобную позу.

– Ты понесешь ее в Рим, и если урна хотя бы раз коснется земли, то ты воссоединишься с Лепидом. Поняла?

– Гай… – И она замолчала, встретив ненавидящий взгляд брата.

– Ты будешь обращаться ко мне с подобающим уважением, – прошипел он, – или я прикажу вырвать тебе язык. – Ледяным тоном он продолжил: – У меня есть дела в этом краю империи, и я не могу их бросить, чтобы вернуться с вами в Рим. Вы поедете со мной, под надзором преторианской стражи. Вам будет отказано в комфорте и роскоши, ибо я не жалел для моих сестер ни того ни другого с тех пор, как надел пурпурное одеяние, но вместо благодарности ваши ядовитые сердца обратились против меня. Итак, вы будете жить как бедняки – как солдаты. Вы тоже станете солдатскими сапожками – калигами. Агриппина понесет Лепида, и обе вы понесете бремя стыда, осознавая, что имели от императора высочайшие почести, но бросили их в пламя ваших злобных интриг.

Агриппина лишь молча сверлила брата взглядом. Я открыла рот, чтобы хоть что-то возразить, однако у меня не было ни слов, ни голоса, так как сестра опорочила меня и ничто не восстановит доверия, которое она разрушила.