Несмотря на еженедельный поход в термы, я была грязной и непричесанной, мне требовалось поменять одежду, убрать волосы. Меня задело, что Агриппина, казалось, содержалась в лучших условиях, чем я: у нее была аккуратная прическа и свежие, выглаженные стола и палла. Полагаю, по сравнению с ней я выглядела одной из тех попрошаек, что толпятся вокруг Большого цирка в день скачек. Кто-то из преторианцев швырнул мне смену одежды и гребень – его я еле сумела поймать. Выгородив себе угол одеялом, я торопливо переоделась и попыталась пальцами расчесать спутавшиеся волосы. В результате меня все равно никто бы не назвал высокородной римской матроной, но я хотя бы перестала походить на жену германского рыбака.

Итак, мы отправились в путь, и растянулся он на долгие дни и недели. Оставив основные части армии в Нижней Германии, император взял с собой преторианцев, телохранителей и один легион, чтобы они сопровождали его на юг – куда-нибудь, где можно перезимовать. Знатные лица из свиты Гая путешествовали в удобных повозках, а военные, включая и самого Калигулу, ехали верхом в авангарде нашей колонны. Нас с Агриппиной посадили на грубую повозку в бесконечном обозе скотины и телег, следующем за легионом. В отличие от брата, я никогда не путешествовала с армией, если не считать той стремительной поездки на север для встречи с Гетуликом. Я и представить не могла, насколько тяжела судьба тех, кто обречен ехать в хвосте марширующей колонны.

Телеги тряслись и скрипели, на голых досках было не устроиться – их покрывала неприятная субстанция, да и несло от них гнилыми овощами. Но этот запах перебивал мощный аромат животных: быков и ослов, лошадей и свиней. Это был наш вьючный транспорт и запас пропитания. На ходу каждая скотина испражнялась, усиливая удушающую вонь. Тысячи копыт и ног, шагающих по дороге впереди нас, поднимали облако пыли. Кони оставляли после себя многочисленные кучки навоза, и возчики упорно направляли телеги прямо на них, и из-под колес выплывали новые волны тошнотворного запаха.

За время невыносимой поездки я не раз и не два пыталась завести беседу либо с возчиком, либо с его помощником, либо с кем-нибудь из восьми преторианцев, назначенных охранять нас. Никто не отвечал мне. Император запретил всякое общение со мной и Агриппиной. Сотня за сотней миль жгучего, неловкого молчания. И все это – в компании с моей вероломной, бессердечной сестрой и пеплом Лепида. И с пониманием, что по окончании этого кошмара нас ждала неизвестность.

Только раз я увидела Калигулу. Только раз, когда ему понадобилось проскакать вдоль колонны в конец обоза и поговорить с префектом лагеря насчет какой-то транспортной проблемы. Он даже не повернул головы, когда ехал мимо. То, что, по его мнению, мы совершили, то есть то, что совершила моя порожденная Аидом сестра, оборвало всякие родственные связи между нами и, похоже, навсегда.

Мы прибыли в Лугдун, что в Южной Галлии, незадолго до того, как пришло зимнее ненастье. В Лугдуне это означало спорадические осадки и влажные ветры: они пролетали по долине и несли с собой грязь и туманы. Впрочем, в Германии, которую мы только что покинули, мы страдали бы от снега и холодов. Хотя для двух обесчещенных сестер императора погода не имела значения. Нас вновь посадили под замок в темную каморку под присмотром мрачных преторианцев. Пока мы томились там, Агриппина опять пыталась разжечь ссору в надежде добиться для себя более комфортного содержания. Делить с ней крошечное помещение было невыносимо, однако я молча глотала все ядовитые оскорбления и провокационные намеки, изо всех сил стараясь сорвать ее план. Пусть мне противно находиться рядом с ней, но будь я проклята, если позволю сестрице в очередной раз заманить меня в ловушку и в результате перебраться в теплое, светлое жилище. На марше мои кошмары утихли, но теперь, когда нас двоих опять заперли в темноте, они набросились на меня с новой силой. Ночами я билась и металась в холодном поту, а по утрам просыпалась бледная и дрожащая.

Но та зима принесла одну маленькую радость в мою беспросветную темницу. Каким-то образом мой супруг сумел получить от императора разрешение навещать меня. Должно быть, поймал Калигулу в редкий момент хорошего настроения. Так или иначе, Виниций время от времени приходил ко мне. Как преданный муж, он, делясь со мной новостями, ни слова не говорил Агриппине. Она отвечала на это злобными взглядами из-за неизменной урны с прахом нашего друга.

Римлян известили о заговоре и его провале, рассказывал Виниций. О смерти Гетулика и реформировании германской армии. Мечи заговорщиков по приказу Калигулы отнесли в храм. Сенат выразил радость по поводу того, что император избежал гибели, а заговор был раскрыт. Однако полагаю, что на самом деле новость эту встретили с кислыми лицами. По-видимому, наши имена – Агриппины, Лепида и мое – не назывались в числе заговорщиков. Рим не знал о нашей роли, но, возможно, лишь потому, что брат пока не решил, что с нами делать.

Новости, которые приносил мой муж, редко бывали добрыми. Хотя начиналось все неплохо. Сначала Виниций явился с сообщением, что Милония Цезония родила дочку. Наконец-то мой брат обзавелся наследником, пусть и женского пола. Девочку назвали Юлией Друзиллой, и это в равной мере порадовало и опечалило меня.

Затем стали приходить дурные вести. Так, вскоре выяснилось, что в Риме теперь всем заправлял новый любимец императора – Веспасиан. Пятнадцать сенаторов, так или иначе замешанных в заговоре, расстались с жизнью мучительным и позорным образом. Увы, перед своей смертью они обвинили знакомых, а те – еще других, и так далее. Если бы в заговоре с целью убийства императора действительно участвовали все, кого покарали в ту зиму, они могли бы просто промаршировать через город во дворец и открыто прикончить Калигулу, ибо их оказалось гораздо больше, чем преторианцев.

Всю зиму Веспасиан пожинал в Риме кровавый урожай. Мой муж не скупился на яркие подробности.

– Теперь они ни единой ночи не проводят под арестом. Когда под пытками из уст заговорщика вырывается новое имя, Веспасиан приказывает немедленно доставить названного, и того режут и жгут до тех пор, пока он не очернит кого-нибудь еще. Потом их ведут на Форум, рубят на куски перед ревущей толпой, их останки грузят на тележку и вывозят из города за Эсквилин. Там выбрасывают на растерзание падальщикам. Это похуже, чем при Сеяне, потому что теперь никто не может считать себя в безопасности и даже мертвых увечат, позорят и не хоронят.

– И Гай все это одобряет? – Я вспомнила, как удивлялась невозмутимости Тиберия при известиях о бесчинствах Сеяна.

Неужели история повторяется?

– По-моему, ему все равно. Он изменился. Содеянное Агриппиной и Лепидом… – Он сделал краткую паузу, чтобы кинуть на мою сестру и ее ношу полный ненависти взгляд. – Это сломало его. Он предоставил Веспасиану полную свободу, и теперь мясник Рима делает то, что, как ему представляется, ожидает от него император. И он не остановится, пока твой брат не прикажет ему, а Калигула ныне и пальцем не шевельнет ради спасения члена сенаторского сословия. Так что убийства продолжатся.

При мысли о том, что происходит с нашим городом, мне стало тошно и страшно. Прекрасные улицы, колоннады, ступени, ведущие на Форум, – все это залито кровью… невинных? Не совсем. В полную невиновность сенаторов в эти дни никто не верил. И все же они не заслужили, чтобы Веспасиан и его псы рвали их на части за то, чего они не делали. На краткий миг я вдруг прониклась к судьбе благодарностью за то, что сижу под замком на задворках империи.