учуяв аромат цветов, духов и мыла, которым моют тротуары. Клара заговорила с ней и объяснила, почему теперь говорит на немецком — она работает в одесском бюро Комитета помощи колонистам.

«Тогда, на кладбище, я подумала, что ты мой шанс на избавление, — вздохнула Ольга. — Но, как видишь, провидение посмеялось над нами и примагнитило нас с Кларой к тебе с Густавом. Дважды два четыре…»

А вот Густав, кстати, не спешил возвращаться. Прошёл год — тихий и смиренный, будто не было никакой войны, с купанием на тенистых берегах Шлахтензее вдали от толп и с нашим фланированием по погостам. Мы жили странной жизнью теней и радовались малому. Со своим сокращённым на треть желудком я не мог есть ничего, кроме варёных овощей. Ольга как бешеная набрасывалась на фрукты, и я приносил ей клубнику, вишни.

Я видел в своём бытии рядом с ней не только любовь, но искупление сотворённого. Был и корыстный мотив — любовь отвлекала от прошлого, и анастилоз теперь представлялся мне игрой в городки. Стоит фигура — летит бита — осталось две чурки из пяти, что поделать. Когда ты развалина, возвышаешься аккуратно, чтобы не рухнуть и не завалить обломками человека, который ещё более хрупок.

Клара, к сожалению, являлась. Аккуратно, раз в месяц, причём только в «Винете». Её словно бы влёк запах канцелярского клея и бумаги. После нескольких минут вялости Ольга чувствовала, что отодвигается в темноту.

Правда, теперь она могла дискутировать с Кларой и помнила всё происходившее во время приступа. Так с каждым визитом мы узнавали новости из Одессы двадцатого года: неурожайное лето, засуха, в Союз помощи колонистам поступило столько-то денег и муки.

Ужасно любопытствуя, я при этом боялся присутствовать при явлении Клары — точнее, опасался самого факта, что при мне из Ольги вылупится другой человек. Но когда приступ всё же случился, преображение оказалось совсем не тем, что я ожидал.

Выйдя в керосинную лавку, я вернулся и застал Ольгу у зеркала. Сначала я ничего не заметил, но затем молнии одна за другой полетели в меня. Плечи Ольги перекосились: левое вздёрнулось выше, а правое, наоборот, обмякло. Ноги стояли в балетной позиции. Ольга, то есть уже Клара, несла своё тело по-другому. Руки же её ловко и хватко плели косы.

Обмирая, я заглянул за её плечо в зеркало и, прежде чем она вскрикнула, успел заметить, что её черты лица, брови, морщины изменились. Но не это было самым поразительным. Радужка, в которую я долго всматривался в первую встречу, изменила оттенок с ореховой на бирюзовую.

«Госпожа Клара, — заговорил я по-немецки, пользуясь тем, что она остолбенела, — меня зовут Ханс Бейтельсбахер, я из Розенфельда, это рядом с Нейфрейденталем. Прошу прощения, что я посещаю вас дома, а не в бюро, однако там я, к сожалению, несколько дней не мог вас застать».

Мне удался вид жалкого просителя, и Клара отвечала: «Господин Бейтельсбахер, я бы попросила вас всё-таки прийти в бюро в мои присутственные часы. На квартире я не принимаю посетителей даже по срочным нуждам. Таков порядок».

Она направилась к стулу, где висел пиджак, и, боже мой, от Ольги в ней не осталось ни единого движения. Мне почудилось, что из некоего зерна расцвело существо иной природы, нежели мы с Ольгой.

Совершенно не понимая, что делать, я пробормотал извинения и вышел. Клара накинула шаль и догнала меня: «В понедельник и четверг с девяти до трёх, во вторник и пятницу после обеда». Не выдержав, я заглянул в её бирюзовые очи и отшатнулся, потому что никакого вжимающегося в стену тоннеля человечка там не было.

Бросившись в город, я лихорадочно перебирал все возможные действия на случай, если Ольга пропала и больше не вернётся. Как безумный я брёл мимо забора зоопарка, из-за которого трубил слон и клекотали мартышки. Я остановился лишь у белоплечей принцессы Софии на краю Тиргартена — и тут же бешено бросился назад. Что, если Клара решит выйти в город?!

Но я зря волновался. Приступ длился недолго. Когда я вошёл в квартиру, Ольга была слабой, немощной собой и лежала, свернувшись на кровати безо всяких сил. Я осторожно расплёл её косы. Висок и кожа под ухом были влажными от слёз. Это были скорее счастливые слёзы.

«Я заговорила с ней, и она отзывалась. Мне удалось не пропасть совсем, и я поняла, что для этого нужно сделать в следующий раз. Пока она была в замешательстве от твоего явления, я успела сказать ей, что ты и правда из Розенфельда. Она обратила внимание на меня и даже послушалась, будто я её начальница».

Началось ожидание новых встреч. Я замирал, когда казалось, что Клара вернулась. За месяц это случалось при мне дважды, и я любил Ольгу всё сильнее, но чувствовал себя несколько уязвлённым. Моё наличие ничего не исправило в её беде, как я ни старался. Хотя совсем бесполезным я тоже не был — во время явлений Клары удерживал Ольгу от совсем уж странных поступков.

Тем временем «Винету» заполонили новые труппы. И без того вавилонская толкотня переросла в откровенное гнездование: артисты спали, ели и репетировали друг у друга на шеях. Явились новые театры, в коридорах теснились ундины, петрушки и валторнисты.

Осенью случились гораздо более вредоносные, чем ранее, авианалёты. Взрывы бухали далеко на западе, но вдруг зазвучали и на востоке. Согласно полицейским инструкциям, мы гасили лампы и прислушивались. С окраины Тиргартена раздалось громыхание «флака». Прожужжал самолёт, потом ещё один, в сторону Вильмерсдорфа. По небу шарили бледные прожектора. Земля несколько раз содрогалась.

Спустя час затишья в дверь бешено застучали. На площадке стоял Сергей с прыгающим ртом. В дом его тёти Они попала бомба. Оня успела скрыться в бомбоубежище, а её дочь, по счастью, осталась у жениха, дирижёра казачьего хора. Пожара не случилось, но все этажи были разрушены. Мы собрались и пошли за Сергеем, чтобы забрать часть Ониных вещей к себе — её обстановка не помещалась в съёмную комнату племянника.

Когда мы волокли стулья и узлы с пальто, вдали опять гудели самолёты и снова надрывался «флак». В соседнем квартале раздался тугой удар. Я обернулся и не увидел Сергея. Его мешок лежал на земле. Приглядевшись, я обнаружил его белую коленку, выглядывающую из-за векового вяза, который торчал у глухой стены. Мы отвернулись.

Через несколько минут мы вновь тащили мешки к нашему дому. «Простите, — бормотал Сергей, — я не могу противостоять. Стоит взрывам приблизиться, как меня скручивает. Это что-то нервное. Я бы исчез, но некуда». Так наступила зима.

Вместе с бомбами высыпал снег, и хоронить стали чаще. Гробовщики