Или таким у меня становится, когда я смотрю на врага, которого надо… изъять из обращения?

Широк человек, широк…

Мои звери ликуют, что вот мчимся по заснеженным полям, лесам, перескакиваем овраги, проносимся по замерзшим рекам и озерам, находим могучих противников, что преступили закон, сражаемся и побеждаем, и когда в конце концов впереди показалось и стремительно приблизилось уже знакомое место с котлованом, наполовину засыпанным снегом, даже арбогастр тихонько заржал, а Бобик сказал громкое «Гав!».

Снег в котловане разом провалился, тут же взметнулся белым шипящим паром, а следом в небо победно ударил красный столб огня, шириной с основание большой башни замка.

Темно-багровая фигура возникла разом, словно поднялась вместе с адским огнем, могучий голос прогрохотал:

— Смертный… ты все сделал быстро…

Мне почудился намек на мое подчиненное положение, и я отпарировал с достоинством:

— Это сделано не для тебя. Я лишь очищал землю от нечисти, что оказалась в моих владениях из-за твоего неумелого правления.

Вельзевул чуть пригнулся, рассматривая меня с изумлением.

— Смертный! А в тебе не больше гордыни, чем у любого из нас?

Я сказал сердито:

— Если она обоснованна… то это не гордыня. Это у вас гордыня, когда гордиться было еще нечем, а еще хари задирали!

— Ладно, — сказал он, — ты оказался неожиданно хорош. Хотя монахинь мог бы и не освобождать, лишняя потеря времени. Из-за них ты потерял целый день, а мог бы отправить остальных пятерых в ад на сутки раньше…

— Да? — спросил я саркастически. — Может быть, чтобы тебя обрадовать, надо было еще и монастырь поджечь?

Он ухмыльнулся.

— Неплохо бы. Кстати, почему бы тебе этого не сделать?.. Или хотя бы перенасиловать всех?.. Признайся, смертный, такая мысль была? Была, была, я по глазам вижу! А сказано же, не греши даже в мыслях.

Я буркнул:

— Ну, за грешные мысли, думаю, в ад еще никто не попал. Все мы — потомство Змея и Евы, потому в нас не только мысли, но немало всякой дряни еще. А ты, я вижу, знаешь Святое Писание?

Он посмотрел на меня как на редкостного дурака.

— А кто его знает лучше всех?.. Ладно-ладно, это поймешь потом. А сейчас признаю, ты выполнил очень важную работу.

— Я сделал это не для тебя, — повторил я зло. — И это не работа! Благородные люди не унижаются до работы.

Он поморщился.

— Хорошо, ты сделал важное дело.

— Не буду спорить, — ответил я с достоинством. — Но старался не для тебя, как уже сказал.

— Но ты не вернул Натареллу, — напомнил он, — хотя, как кажется, отыскал.

— Что, — спросил я с недоверием, — ты как-то следил за мной?

— На тебе ее запах, — произнес он с иронией, — что неудивительно, учитывая ее занятие.

— Ее грех невелик, — возразил я. — К тому же понятие прелюбодеяния… постоянно менялось. Вон даже фараоны отдавали своих дочерей в публичные дома, чтобы те научились искусству любви, лишь потом их выдавали замуж. А дочь фараона Хуфу брала плату за свои услуги кирпичами, из которых строили пирамиду для отца. Потом тоже были периоды, когда блудницы то были в почете, то подвергались гонениям… Потому несправедливо законы одного короткого периода на земле распространять на сотни, а то и тысячи лет в аду.

Он посмотрел на меня с интересом.

— А ты не глуп, смертный. Но у нас с тобой будет время поболтать на эти темы, когда попадешь ко мне. А пока… да, согласен я с тобой или нет — неважно. Скажи теперь, что я должен сделать в ответ. За всякую работу должна быть какая-то награда.

Я попросил:

— Оставь Натареллу. Среди живых. Не посылай за ней никого. Пусть ее никто не разыскивает. Она слишком мелкая грешница.

Он спросил с удивлением:

— Это и есть твоя просьба?.. Ты мог бы пожелать для себя горы золота, сундуки с алмазами!.. Или что-то и поважнее. Оружие, к примеру. Кстати, Адский Рубин останется у тебя.

Я помотал головой.

— Просто пусть она останется доживать свою жизнь.

Он прорычал грозно и недовольно:

— Она слишком молода, ждать ее в аду придется долго. С другой стороны, нагрешить сумеет больше… Хорошо, если это твоя единственная и окончательная просьба…

— Да.

— Будь по-твоему, смертный, — проревел он. — Прощай.

Я молча повернулся к нему спиной и, вставив носок сапога в стремя, поднялся в седло. Арбогастр легонько ржанул, показывая, что готов рвануться стрелой.

Столб адского пламени, который должен был уже исчезнуть, оставался на месте, освещая болото страшными багровыми сполохами. Вельзевул прорычал мощно, в его грохочущем, как подземные скалы, голосе я уловил сомнение:

— Но вот так, отказываясь от своих благ и отдавая их другим, ты обретаешь больше святости… что совсем как-то противно и гадко. Нет, я не могу пользоваться твоей слабостью, именуемой благородством и рыцарственностью…

Я сказал в тревоге:

— Ты обещал!

— С той блудницей все будет в порядке, — заверил он снисходительно, — а если у кого-то сверху возникнут вопросы, я отправлю их выяснять причину их недовольства к тебе.

Я пробормотал:

— Не хотелось бы, но… ладно.

— С моей же стороны, — сказал он с некоторым высокомерием, — такая мелочность недостойна! Тем более к существу, что в некоторой мере… очень помогло. В общем, смертный, ты теперь единственный человек на свете, у кого такой статус.

Я разобрал повод и прикосновением кончика сапога дал понять арбогастру, что можно идти вскачь, но спросил невольно:

— Какой?

Арбогастр рванулся с такой скоростью, что ветер не засвистел, а заревел в ушах, однако я услышал далеко за спиной:

— Вельзевул в должниках!

На обратном пути я пытался вспомнить, был ли Вельзевул в числе мятежных ангелов, но история сохранила имена лишь вожаков. Но, судя по его гордыне и желанию соблюдать какой-то кодекс чести, явно был. Причем достаточно высокого ранга.

Наверное, иметь Вельзевула в должниках — это немало. Хотя бы одно желание у меня отыщется. Со временем. Может быть. И если оно будет… уместным, конечно.

Как теперь понимаю все отчетливее, Сатана, Вельзевул и все остальные падшие ангелы, хотя и люто ненавидят человека и стараются ему подгадить, все же вынуждены действовать в рамках неких правил.

К примеру, даже сам Сатана, будучи Князем Лжи и Обмана, не может нарушить ни одного договора, заключенного даже с самым мелким и презренным человечишкой, не может войти к нему в дом без разрешения хозяина и так далее, так далее.