нам не стоит попадаться, иначе ваш одноглазый старик заподозрит неладное.

Я хмыкнул от столь пренебрежительного прозвища и уставился на стену, сделанную из одинаковых серых булыжников. Сколько же лет она тут стояла, если загадка была написана аж на языке ётунов? Впрочем, чему удивляться, если чертог был воздвигнут на развалинах прошлого и здесь всегда была жизнь, что вытеснили асы.

Трещины, изгибы, и снова трещины — глаза уже порядком устали, как вдруг взгляд упал на два камня, один из которых едва был покрыт мхом в отличие от остальных, хотя его тут должно было водиться в избытке. Указав на них вану, я посторонился, позволяя ей прошептать заклинание и окутать сейдом сначала старый, а затем новый и так по кругу несколько раз. Наконец камни ушли вглубь, и перед нами возник проход, ведущий вниз. Гулльвейг уверенно шагнула вперёд, и не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней. Обернувшись, заметил, что стена чудом возникла вновь, позволяя не сотворять иллюзию и не скрывать вдруг появившуюся дыру.

Тёмный коридор брал круто вниз и уводил в восточном направлении, а единственным источником света служило сияние волос Гулльвейг, которые отливали насыщенным жёлто-оранжевым цветом, как языки пламени. Мы шли в молчании по узкому коридору, что был лишён развилок и продувался по ногам сквозняком, что было добрым знаком — в тупик не попадём. Мне казалось, прошла целая вечность, когда мы наконец достигли полукруглой залы, которую должны были освещать факелы. Окинув меня взглядом, сквозящим презрением, Гулльвейг прошептала заклинание, и комната озарилась светом. Стены украшали руны, написанные всюду, а в центре красовался огромный рисунок Иггдрасиля, по обеим сторонам от которого имелись проходы. Над каменными арками имелись письмена, указывающие, видимо, направление. Я надеялся, что ван переведёт, но Гулльвейг раздражённо цокнула, одним движением потушила факелы и двинулась направо.

— Даже пояснять не станешь? — поинтересовался я, идя с ней рядом. Проходы то расширялись, то сужались и начали немного петлять, заставляя нас держаться вплотную друг к другу.

— Не обязана, — отрезала она и ускорила шаг.

Длина коридора ничуть не уступала предыдущему, и если интуиция не обманывала, то мы были на полпути к чертогам Одина, попадаться которому было слишком рискованно. И только я хотел поделиться соображениями, как перед нами возникла каменная зала с рядом колонн, на которых также висели факелы. Это была абсолютно пустая комната с дырой в полу, что на самом деле являлась круговой лестницей. Не раздумывая, Гулльвейг начала спускаться, увлекая меня за собой. Голова немного кружилась от бесконечных поворотов, но нос щекотал запах травы, и казалось, впереди раздавался птичий щебет. Последняя ступенька лестницы упиралась в массивную дверь, за которой скрывалась просторная комната с настоящим чудом — дальняя стена представляла собой проход, отдающий мягким свечением. За мерцающей поверхностью гулял ветер, качались бутоны цветов и парили птицы.

— Что это такое? — удивился я, подходя почти вплотную и любуясь открывшейся картиной.

— Подземный проход в Ванхейм — ничего интересного, — скучающе бросила Гулльвейг, осматривая книжные шкафы, которыми была заставлена остальная часть залы, и заставляя меня изумлённо уставиться на неё.

— Что значит ничего интересного? Хочешь сказать, что существуют секретные тропы, связывающие миры?

Гулльвейг довольно улыбнулась:

— Какая сообразительность, дружок! Конечно, имеются. Но чем меньше голов о них знают, тем лучше, ведь удобнее контролировать только один Биврёст, верно? — она лукаво подмигнула и принялась рыскать по комнате.

Я никогда прежде не был в Ванхейме, а теперь он сверкал и переливался оттенками вечного лета прямо передо мной. Дыхание лёгкого ветерка доставало до волос и края рубахи, проходясь по ней щекоткой. Трава тянулась к носу сапог, а птицы взмахивали крыльями так близко, что можно было коснуться рукой. Влекомый любопытством, я протянул ладонь, надеясь ощутить иной мир. И вдруг голубая бабочка осторожно взлетела с ромашки и опустилась на кисть, осторожно перебирая тоненькими лапками. Неужели подобное чудо дремало здесь столько лет, и никто не его не отыскал? В это сложно было поверить, в особенности если припомнить дотошность Одина, который мог перечитывать свиток пятьдесят раз, вертя его в разные стороны и преподнося то к лунному, то к солнечному свету в попытке увидеть секретное послание между строк. Но он не знал языка ётунов, а значит, не мог попасть сюда. Или всё же знал, а потому поставил своего верного пса Хеймдалля оберегать якобы единственный проход?

— Один знает об этом проходе? — озвучил я мысли, любуясь качанием крыльев бабочки и чуть поворачивая голову в сторону вана.

— Не должен, если никто ему не проболтался, — она недовольно цокнула и швырнула очередной свиток на полку. — Хватит там заниматься ерундой! Лучше помоги, если хочешь убраться отсюда поживее.

Нехотя я отпустил бабочку и обернулся к Гулльвейг, скрестив руки на груди и наблюдая, как она рыскала по полкам, отчаянно пытаясь добраться до верхних свитков, но роста не хватало.

— Что ты ищешь? — спросил я, откровенно забавляясь её попытками дотянуться.

Гулльвейг раздражённо поправила одежду и злобно процедила:

— Здесь должно быть нечто, что откроет секретный проход внизу. Рычаг или очередная загадка, которую произнесёшь и пройдёшь.

— И как успехи? Нашла, что ищешь?

Насмешка, видимо, больно царапнула самолюбие тёмной ван. Она подлетела ко мне как летучая мышь, впиваясь пальцами в горло и глаза горели её вспышкой ярости. Чёрный густой сейд исходил от неё, норовя утопить меня в липких лапищах.

— Думаешь, один раз спас меня, и отныне можешь дерзить и издеваться? — голос её походил на замогильный шёпот, исходивший из-под земли. — Молоко ещё не обсохло на губах, мальчишка. Одно моё движение, и ты сдохнешь здесь как побитая собака, влекущая жалкое существование в Мидгарде.

Я нахально улыбнулся, решив воспользоваться ситуацией:

— Даже жалкая собака кому-то нужна. Одноглазый старик сдерёт с тебя заживо кожу, если посмеешь убить меня, ведь стражники точно молчать не станут, когда их притащат в пыточные в наказание за мою пропажу.

Хватка на горле стала лишь сильнее, а на дне хвойных глаз разгоралось чёрное пламя. Нехватка воздуха сыграла злую шутку: мне вдруг привиделось, что за спиной ван стояли десятки призраков, тянущих к ней руки, и стало невыносимо жутко. Они открывали пустые рты, пытаясь выдавить звуки, но мёртвым положено молчать, и лица их уродовали судороги. Кто-то из них едва стоял, другие ползли, волоча за собой обрубки ног, болезни пролегли гнойными пятнами на туманных прозрачных телах. Неужели ван их призвала — если так, то мощь её поражала. Наконец Гулльвейг прикрыла глаза, шепча заклинание, и призраки исчезли, как и хватка на шее. Кашель тут же