И вот Паш наконец увидел человека, которого преследовал несколько месяцев. Гейзенберг вовсе не выглядел самым опасным ученым в мире, он казался изможденным и сломленным. Паш подчеркнуто любезно, но твердо взял его под стражу. «В тот момент я вздохнул с облегчением, – вспоминал он. – "Алсос" собирался перевернуть последнюю страницу в истории одной из самых успешных разведывательных операций этой войны, по крайней мере так я думал». Это важная оговорка, потому что, как только они с Гейзенбергом сели, чтобы обсудить дальнейшие действия, вдалеке послышались автоматные очереди.

Не желая рисковать жизнью Гейзенберга, Паш оставил его и бросился обратно в Урфельд. Там на деревенской площади лежало несколько окровавленных тел. Отряд немецких солдат атаковал патрульных «Алсоса», но потерпел неудачу: двое убитых, трое раненых и 15 взятых в плен. Оставшиеся немцы сбежали в лес, чтобы перегруппироваться и, быть может, собрать больше бойцов.

Так совпало, что в это же время вернулись трое солдат, которых Паш послал за Колином Россом. Парни были мертвенно бледны от потрясения. Они сообщили, что пропагандист остался верен своему фюреру до последнего: узнав о смерти Гитлера, он отравил жену и маленького сына, а потом выстрелил себе в голову.

Как будто крошечному Урфельду в тот день было мало драматических событий: в этот момент в городок вошел немецкий генерал и на хорошем английском доложил Пашу, что он и 700 его подчиненных хотят сдаться. Не желая раскрывать, сколько у него человек, Паш принял капитуляцию, но сказал, что с учетом других его обязанностей ему придется заняться немцами только на следующий день. Продолжая блефовать, Паш повернулся к своему лейтенанту и приказал удвоить количество солдат на боевом дежурстве. Не сообразив, тот брякнул: «Но у нас всего семь человек, полковник». Паш застонал: ведь генерал стоял рядом. Поскольку было не ясно, понял ли тот, в чем дело, Паш сохранил видимость спокойствия. Он стиснул плечо лейтенанта так, что оставил синяк, и повторил приказ, прежде чем отослать офицера прочь.

Отпустив генерала, Паш ринулся в местную гостиницу, схватил телефон и потребовал, чтобы его соединили с соседним городом, где стояли американские войска. Ему срочно требовалось подкрепление. Но во время ожидания телефонные соединения пересеклись, и в трубке раздался знакомый голос с немецким акцентом: «Ми снаем, щто вас не так мнёго… Ми умрем са фюрера. Хайль Гитлер!» Стало очевидно, что генерал понял свою промашку. Пашу оставалось только уносить из деревни ноги, и, как бы ему ни было горько, он не мог рискнуть взять с собой Гейзенберга.

В ярости Паш поспешил обратно к взорванному мосту. Если удастся переправить несколько бронемашин, то можно прорваться и захватить Гейзенберга. К тому времени инженерный отряд уже прибыл, и Паш безжалостно подгонял их, умоляя соорудить хоть что-нибудь, что угодно. Главное, чтобы оно продержалось несколько часов.

Пока они работали, со зловещими новостями вернулся оставленный в селе разведчик. Несколько часов назад сотня солдат СС ворвалась в Урфельд в поисках американцев. Никого не найдя, они прикончили нескольких помогших «Алсосу» местных жителей, обвинив их в сотрудничестве с врагом. Бросив тела в озеро, эсэсовцы исчезли.

Разведчик понятия не имел, где сейчас немцы, – возможно, они устроили засаду. Паш не колебался. Около 4 часов утра инженеры соорудили импровизированный мост и еще прилаживали последние доски, когда колонна «Молнии-А» двинулась в путь.

В темноте они пробирались по дороге несколько километров, то и дело останавливаясь, чтобы проверить, нет ли мин-ловушек. Но на подступах к Урфельду они стали действовать решительнее и для демонстрации силы выдвинули вперед несколько бронемашин с установленными на них пулеметами. Этот план сработал, и вскоре после рассвета рассеянные по лесу немецкие отряды начали стекаться в город, чтобы сдаться.

Среди них был отряд горных стрелков с весьма злонравным мулом. Никто не мог его успокоить, а поскольку на рыночной площади с каждой минутой усиливался хаос, то животное совсем вышло из себя. Поднявшись на дыбы, мул ударил по ближайшей цели – Борису Пашу, который случайно оказался рядом. «Два копыта врезались в меня, как стальные стержни, – вспоминал он, как получил удар в спину. – Я приземлился на три метра дальше, чем мог бы прыгнуть самостоятельно». Удар сломал три ребра, и задыхающегося Паша отнесли в местную гостиницу для оказания первой помощи. Таким образом, из-за непредвиденной помехи полковник не смог совершить последний подъем в гору, чтобы лично взять под стражу Вернера Гейзенберга.

Но никакая боль не могла омрачить триумф Паша после всего, через что он прошел, причем не только в тот день, но и в течение долгих бесплодных месяцев в Италии, когда «Алсосу», казалось, было не миновать роспуска. Он уже знал, что накануне под Мюнхеном арестовали Курта Дибнера, и, когда через час его люди вернулись с Гейзенбергом, Паш ощутил прилив удовлетворения: все до единого члены Уранового клуба были теперь в руках у американцев. «Молния-А» поразила Германию.

Видя количество солдат и транспортных средств, которыми рисковали американцы, чтобы захватить Гейзенберга, его соседи ощутили благоговейный трепет. «Даже Сталину не предоставили бы такой конвой», – подивился один. Но под впечатлением были не только местные жители. Когда отряд покидал Урфельд, Гейзенберг спросил одного американца, что тот думает об этом месте. Солдат обернулся и посмотрел вокруг: лес, гора, холодное прозрачное озеро в долине. Чуть помолчав, он признался, что объездил весь мир, но это самое красивое место из всех, что он когда-либо видел.

Через пять дней война в Европе завершилась капитуляцией Германии. «Алсос» отпраздновал это событие, вдрызг упившись превосходным вином, реквизированным из винного погреба Вайцзеккера. Взяв на абордаж весь Урановый клуб, этот отряд отморозков мог позволить себе великодушие по отношению к русским и пригласил на свою вечеринку стоявший поблизости советский взвод. Изрядно набравшийся Борис Паш (его ребра, по-видимому, хорошо заживали) вызвал бурю восторга, исполнив традиционный русский танец – пройдясь вприсядку.

Однако веселились не все участники «Алсоса». Сэмюэл Гаудсмит и в лучшие времена жаловался на жизнь, но на этой неделе ему пришлось совсем нелегко. Двумя днями ранее он провел допрос своего былого кумира Вернера Гейзенберга – неприятная, но неизбежная обязанность. Несмотря на поражение Германии, Гейзенберг оставался таким же самоуверенным и рассеянным, как всегда, и с энтузиазмом принялся рассказывать Гаудсмиту обо всем, чего достиг с помощью своих урановых машин, особенно о коэффициенте размножения нейтронов в 670 %. Затем он спросил Гаудсмита, осмелились ли американцы проводить столь сложные исследования. Из соображений безопасности Гаудсмит не мог открыть Гейзенбергу правду – что Манхэттенский проект намного обогнал Урановый клуб и ученые из Лос-Аламоса только посмеялись бы над его жалкими 670 %. Но и лгать старому другу он не хотел. В конце концов он пробормотал, что «некоторые особенности немецких экспериментов стали для него новостью», и позволил Гейзенбергу делать собственные выводы. Гейзенберг сделал – самый лестный для себя из всех возможных. Он сказал Гаудсмиту, чтобы тот не переживал: скоро и он освоит эту реакторную премудрость. В порыве великодушия Гейзенберг даже предложил провести для американцев экскурсию по его атомному погребу, который Паш уже взорвал.

От этой «полной печальной иронии» встречи Гаудсмиту было не по себе. И все же, возможно пытаясь оживить прежнюю дружбу, он в какой-то момент предложил Гейзенбергу работу в Соединенных Штатах, как сделал это в Мичигане шестью годами ранее. «Не хотели бы вы поехать в Америку и поработать с нами?» – спросил он.

Гейзенберг отказался. «Я нужен Германии», – настаивал он. Гаудсмит мог только вздохнуть. Точно такой же ответ Гейзенберг дал и в Анн-Арборе, слово в слово. Шесть лет войны нисколько не изменили его.

На той неделе Гаудсмиту пришлось проглотить еще одну горькую пилюлю. За несколько дней до беседы с Гейзенбергом, еще в Хайгерлохе, у него состоялся мучительный разговор с Максом фон Лауэ, одним из арестованных там физиков-ядерщиков. Фон Лауэ давно дружил с голландским физиком Дирком Костером, который пытался