Я развернулся к нему. Выражение его лица оказалось столь же мрачным, как и тон.

– Простите, – сказал он. – Мне ужасно жаль. Я погнался за Вальдемаром, но он, казалось, был одновременно повсюду. Потом я услышал ваш крик, бросился на звук и увидел Уильямса над вашим недвижным телом. Я обнажил оружие, но Уильямс выбил у меня из рук фонарь. Он совсем запыхался; я ударил на слух, и клинок вонзился в его тело, но не могу сказать, была ли рана смертельной. В ответ он дико замолотил кулаками, я потерял равновесие, ударился головой о край полки… Словом, ему удалось уйти.

Он поднял фонарь и принялся вглядываться в темноту.

– Вы опасаетесь, что он выжидает момента для нового нападения? – прошептал я.

– Он мог воспользоваться возможностью и сбежать, но не исключено, что он все еще поблизости.

– Тогда нам следовало бы поскорее покинуть это место.

Я зажег свой фонарь от фонаря Дюпена и с трудом поднялся на ноги. Освещая все на своем пути, мы осторожно дошли до лестницы. Я поднялся наверх первым, подождал Дюпена и толкнул дверь, но она даже не шелохнулась. Я попробовал еще раз, молотя по ручке, но дверь оставалась крепко заперта.

– Поднажмем вместе, разом! – предложил Дюпен.

Мы навалились на дверь вдвоем. Дюпен болезненно застонал, но дверь не поддалась.

– Заперто надежно, – сказал Дюпен. – Нужно вернуться к западным воротам – будем надеяться, они не заперты.

Мы вновь спустились вниз. Дюпен при каждом шаге пошатывался от боли. Каждый звук, достигавший моих ушей, повергал меня в ужас – ведь здесь, во мраке, мог скрываться Уильямс, выжидая удобного момента, чтобы убить меня. Однако мы дошли до западных ворот беспрепятственно. Увидев свет, проникающий внутрь сквозь решетку, я воспрянул духом, но тут же увидел на полу ту самую птицу – мертвой. Это внушило мне невыразимый страх. Я встряхнул створку ворот, уже наперед зная, что и этот выход надежно заперт.

– До наступления темноты запасные свечи зажигать не стоит, – сказал Дюпен. – Кроме того, нужно придумать, как запереться в одной из камер на случай его возвращения.

Меня затошнило. Лежать среди костей и трупов, среди неупокоенных душ и скорбных призраков?

– Я не могу. Лучше уж сидеть здесь и снова рисковать встретиться с клинком Уильямса, чем прятаться среди мертвецов. Это уж точно сведет меня с ума.

Огарок свечи, словно дожидавшийся этих слов, догорел и погас, растекшись лужицей воска.

Дюпен кивнул и молча прикрыл глаза – от боли, а может, в раздумьях. Вскоре он заговорил:

– Есть мысль.

С этими словами он направился обратно к лестнице. Я последовал за ним, стараясь держаться поближе и внимательно прислушиваясь, не раздастся ли поблизости шорох. Он подошел к двум металлическим стойкам, соединявшим пол с потолком, поставил фонарь на пол и – неведомо с какой целью – принялся крутить ворот, соединенный с одной из стоек.

– Это катафалк. Вот только работает ли его механизм…

– Не понимаю.

Дюпен на минуту остановился и прижал ладонь ко лбу, затем глубоко вздохнул и вновь принялся крутить ворот.

– Взгляните наверх, По.

Подняв взгляд, я увидел темную фигуру размерами примерно с гроб.

– Тот самый катафалк посреди часовни?

– Да.

Катафалк опускался вниз ужасно медленно, и Дюпен вновь остановился, тяжело дыша.

– Мы сможем взобраться по этой стойке наверх?

– Нет, – ответил Дюпен, снова подняв фонарь. – Эти железные пластины смыкаются за катафалком, скрывая его спуск в подземелье.

– Тогда зачем это все? Чего мы добьемся?

– Следите за катафалком.

Дюпен повернул ворот в обратную сторону, и, подняв фонарь, я увидел, что катафалк поднимается обратно к потолку.

– Поднимемся верхом на катафалке?

– Надежда есть.

Я сменил Дюпена у ворота. Механизм скрипел, точно какая-то древняя махина наподобие Архимедовых катапульт, но в конце концов катафалк опустился на пол. Он был достаточно широк, чтобы на нем уместился гроб со взрослым человеком внутри.

– Очевидно, подниматься придется по одному – второму же придется вращать ворот, – сказал Дюпен.

– Тогда вы – первым, – ответил я. – Вы ранены.

Едва эти слова слетели с моих губ, я почувствовал, как подземелье смыкается надо мной – отсыревшие стены, земля, мрак, твари, питающиеся падалью, сама Смерть… Меня охватила паника. Дюпен тем временем взобрался на катафалк. Как он был похож на покойника! Набрав полную грудь воздуха, я с силой выдохнул – еще и еще, – пока мое дыхание не заглушило все остальные звуки. Взявшись за ворот, я повернул его раз, другой, с каждым выдохом поднимая катафалк выше и выше. В ушах раздался звук хода моих карманных часов – тик-так, тик-так. Каждая секунда звучала громче прежней, и вскоре тиканье сделалось столь же нервным, как и учащенное биение моего сердца. Ладони совсем вспотели от страха и от тяжелой работы. Во мне росло беспокойство, что катафалк вдруг рухнет обратно вниз. Капли пота струились по спине, от каждого шороха и скрипа позади, кожа покрывалась мурашками, а сердце замирало в ожидании свиста рассекаемого клинком воздуха. Плечи начали болеть от непривычных усилий, ладони горели. Катафалк скрипел, металл скрежетал о металл, заставляя стискивать зубы, и каждая новая секунда несла с собой новую муку. Пытаясь ускорить подъем, я крутанул ворот резче, и левая ладонь внезапно соскользнула с него. На миг меня охватил ужас – казалось, будто все потеряно, катафалк сейчас рухнет вниз и Дюпен разобьется о неумолимый каменный пол, но я инстинктивно придержал ворот локтем и вновь ухватился за него обеими руками. Страх придал мне сил, я закрутил ворот как сумасшедший, налегая на него всем весом, и стон от боли при каждом повороте эхом отражался от каменных стен. Наконец катафалк достиг потолка, и я взмолился, чтобы не отказал механизм, управляющий металлическими створками, закрывавшими ведущий в часовню проем.

Катафалк исчез, словно по волшебству. На миг я почувствовал несказанное облегчение. Но тут же раздался скрип – невыносимый, пронизывающий с головы до пят. Перед глазами пронеслась череда ярких, точно гравюры-кьяроскуро[70], образов: вот Уильямс пронзает шпагой грудь Дюпена, вот истекающий кровью Дюпен, умирая, падает на пол часовни… Но хлынувший сверху поток света разогнал темноту – дверь, ведущая в часовню с лестницы, распахнулась!

– Скорее, По!

Я бросился на голос Дюпена, точно сам дьявол гнался за мной, прыгнул в свет, заливавший лестницу, и взбежал наверх, в часовню, полную золотисто-розовых лучей заходящего солнца. Испытанное мной облегчение разом съежилось. На полу в луже крови лежал тот самый дружелюбный и радушный портье из «Аристократической гостиницы Брауна», с которым я почти каждый день от момента прибытия в Лондон обменивался любезностями. Теперь же глаза его, обращенные к потолку, были широко открыты, а лицо искажено в гримасе боли и потрясения.