– Имеется в виду полночь в месте посадки, – резко поправил Кук, вглядываясь в небо. – Там, а не здесь. О, вот еще один, смотрите! И еще один! Вжух, вуу-хуу!

И пока мы разговаривали, а марсиане невозмутимо продолжали трапезу, из облаков появлялось все больше и больше цилиндров. Все они направлялись на запад, к Атлантическому океану.

В Америку. Там, на восточном побережье, в Нью-Йорке и Вашингтоне, в Бостоне и Майами, как раз была полночь.

И я поняла, что права. Даже если бы я успешно заразила британских марсиан, другие адаптировались бы к бактерии, и мы все равно проиграли бы войну. Наша единственная надежда – Уолтер и его геометрия. Она содержалась у меня в мозгу, а не в крови.

– Я же говорил, – Берт Кук воздел руки к небу. – Эй, спускайтесь к нам, красавчики!

В день, когда молния ударила в землю, Уолтер Дженкинс находился в Берлине. Из этого могущественного города он гораздо лучше мог наблюдать за планетарной катастрофой, чем я, застрявшая в английском Кордоне.

Уолтер жил в съемном доме в деревеньке под названием Далем, на юго-западе Берлина. Позже, приехав в город после всего, что случилось, я из чистого любопытства посетила этот дом. Далем – роскошное, утопающее в зелени место (по крайней мере, было таковым до нашествия марсиан и, безусловно, когда-нибудь снова будет), в пределах которого находится даже кусочек Грюневальдского леса; здесь широкие улицы и большие виллы. Уолтер потом рассказал мне, что решил уехать подальше от «лабораторий» центрального Берлина, где Фрейд и прочие продолжали изучать его прототипическое расстройство, его «боязнь пушек». А здесь он жил спокойно, никем не потревоженный, и мог размышлять. Но что самое главное, здесь у него была возможность своими глазами наблюдать за войной миров, которую он предсказал.

И с этой целью – еще задолго до того, как начались атаки, – он провел дополнительные телефонные линии, обзавелся телеграфом-приемником и очень мощными беспроводными установками. Все это, разумеется, стоило нешуточных денег, но, как я уже писала, благодаря Летописи Уолтер не был стеснен в средствах. И похоже, что он решил: раз уж марсиане летят к нам во всеоружии, то деньги в любом случае скоро не будут значить ничего.

А марсиане действительно летели. Он был в этом абсолютно уверен, как любой, кто не принадлежит к высшим научным, военным или правительственным кругам.

Сейчас уже трудно вспомнить, насколько тотально засекречен был в то время астрономический проект. Но у Уолтера были свои ресурсы и связи. Он прислушивался к перешептываниям, словам и домыслам своих приятелей из мирового астрономического сообщества, многие из которых были так поглощены научными изысканиями, что не уделяли особого внимания засекреченности. Короче говоря, кое-какая информация просачивалась именно благодаря им.

И так Уолтер в конце концов выяснил, что марсианская пушка действительно снова начала стрелять, причем уже 8 апреля. То есть еще до того, как я посетила его берлинское жилье в мае, хоть тогда он еще ничего не знал. Все в точности как в двадцатые годы, когда новости о нашествии марсианского флота дошли до него с большим запозданием.

Уолтер пытался проанализировать всю доступную информацию, но вскоре количество ударов стало совершенно очевидным. В 1907 году с Марса стартовало целых десять цилиндров. В 1920-м в десять раз больше – целая сотня упала в центре Англии. А теперь, по внутренним расчетам астрономов, их число увеличилось еще в десять раз – к Земле приближалась тысяча марсианских кораблей.

Но где же приземлятся марсиане? Цилиндры вроде бы плавали в космосе и собирались во флотилии. Те, что вылетели позже, присоединялись к этой межпланетной армаде – как в случае с британскими наступательными силами.

Но поскольку марсианские пилоты, летя сквозь пространство, постоянно корректировали траекторию своих кораблей – недаром те мигали зеленым, даже войдя в земную атмосферу, что я сама наблюдала из ямы в Амершеме, – их тактика на протяжении многих дней оставалась неясной.

Поэтому Уолтер собрал всевозможные карты, включая даже простенький школьный глобус, а также вооружился астрономическими таблицами и математическими справочниками. И даже логарифмической линейкой! Хотя Уолтер был журналистом-философом, а вовсе не математиком, он еще давным-давно узнал, что математика – язык астрономии. И в конце концов наблюдения астрономов за цилиндрами и огнями, уже более точные, сложились у него в голове в единую схему, по которой двигался марсианский флот.

Основной принцип оказался простым. Марсиане всегда приземлялись в полночь по местному времени. Уолтер видел, как они появляются из темноты, ныряя в земную тень. Он представил себе вид из цилиндра, летящего в первой группе: европейские города – Лондон, Берлин, Париж, все остальные – уже в свете дня, а Америка покрыта полночной тьмой, и большие города возле рек и побережий сияют, словно бриллианты. Беспомощные, со всех сторон окруженные тьмой.

А позже, по мере того как планета вращалась и ночь двигалась дальше, приземлялись новые боевые группы марсиан – одна за другой, одна за другой.

– Я вам говорил, – бормотал он себе под нос (так он потом вспоминал), сидя на рассвете в одиночестве берлинского дома, в пижаме, в халате, наверняка с кругами под глазами, среди столов и стен, покрытых листами с его неразборчивыми заметками. – Говорил я вам, идиоты несчастные.

С приближением ночи Гарри Кейн подумал, что атмосфера в особняке Бигелоу становится слишком уж оживленной. Нет, не то слово – скорее, лихорадочной. Или даже без пяти минут панической. Все знали, что если марсиане собираются прилететь на Землю к ближайшему противостоянию, то высадка должна начаться сегодня ночью – или, точнее, в полночь на 19 мая, в пятницу, за три недели и один день до противостояния. Это мог высчитать любой, у кого был календарь, пусть даже в серьезных газетах об этом не писали. Если астрономы что-то и засекли, то народу об этом не сообщалось. Но даже при этом атмосфера на вечеринке в Бигелоу накалилась до предела.

Возможно, дело было в выпивке, или в таблетках, или в регтаймах, которые неустанно играл оркестр, или же в головокружительном осознании того, что ты молод, богат и можешь делать все, что душе угодно… Или, возможно, в ощущении каждого, что он – один из немногих (ладно, немногих сотен) счастливчиков, кого пригласили на эту вечеринку в сей переломный момент, после которого, возможно, настанет конец света – во всяком случае, если оправдаются самые печальные предсказания газет…

И как же одним словом, одной фразой описать всю эту безумную блистательную хрупкость?

Как я уже упоминала, мой добрый друг Гарри работал журналистом и писал в популярные нью-йоркские газеты, в частности в «Сатэрдей ивнинг пост». А еще он писал бульварные романы, которые публиковал под псевдонимом. Что ж, каждый крутится как может… Он обладал отличным чутьем на сенсации, и именно поэтому, как потом оказалось, в ту судьбоносную ночь оказался точно там, где нужно. Но еще одного умения, важного навыка настоящего репортера, ему недоставало: ему тяжело давались слова. Слова ополчились против бедняги Гарри. И это ему сильно мешало: он смотрел на ограбленный ювелирный магазин, на сошедший с рельсов поезд, на автокатастрофу – и перед его голубыми глазами мелькали неуловимые лексические единицы. Я как-то сказала ему, что он стал бы великим писателем, если бы умел писать.