подчеркнуто. Если вблизи нет людей, голосов он не слышит. Он рассуждает об этом следующим образом: «Ошибка здесь полностью исключена. Я говорю себе, это не могут быть галлюцинации, так как если никого нет вблизи, я не слышу ничьего разговора». Это объяснение приводит его к врачу. Он говорит, «У меня, должно быть, болезнь, при которой мои произносительные мускулы работают сами собой, когда я думаю. Я не слышу, что я думаю, но люди слышат это, так как они повторяют это за мной. Все в магазине участвуют в этом. Я не могу на это обижаться, так как для людей должно быть отвратительно все время слышать то, что я думаю. Они повторяют это, чтобы вылечить меня». При этом он видит движения чужих губ. «Мысли вслух» он полностью исключает.

После кори, перенесенной в детстве, он глуховат. Испытывает состояния головокружения без потери сознания. Снижение работоспособности из-за растущей утомляемости. Головные боли. Ухудшилась способность к концентрации. Течение его мысли нарушают внезапные идеи, цитаты и т. д. Уже давно он живет уединенно. Несмотря на это, продолжает работу в магазине. Его умственные способности не ухудшились. Только думает он иногда медленнее из-за мешающих ему «промежуточных» мыслей и утомляемости. Его понимание деловых вопросов, память не пострадали. Его поведение совершенно естественно и уравновешенно. Он говорит понятно и по существу.

Два года спустя Хагеман снова пришел в поликлинику и рассказал, что после визита к врачу он на несколько недель взял отпуск по болезни, но затем 16 сентября возобновил работу в прежнем магазине. Он снова слышал ту же речь, повторение своих мыслей. Он говорил себе: «Пусть люди говорят, что хотят, мне нет до этого дела». Но ничего не получилось. При этом он продолжал испытывать страх. Однажды он попросил одного сослуживца объяснить ему это. Тот все отрицал. Затем сказал, что он сошел с ума. В конце концов он не мог больше выдержать. Он долго сопротивлялся, прежде чем покинул фирму. Ему было непросто скинуть со счетов будущее. 25 ноября 1909 года он оставил фирму.

Вскоре он подумал, что все было бы, может быть, опять хорошо, найди он другое место. К нему отнеслись бы менее предвзято, и не станут повторять за ним. Может быть, наоборот, ему помогут в его болезни именно предполагаемым непроизвольным проговариванием того, что он думал. Так он поехал в Ф. и пробыл там с января по февраль 1910 г. Но все повторилось. На улице смеялись ему вслед. Принимали его за пьяного. Он приехал из Ф. еще более удрученным и взволнованным, чем когда уезжал туда.

Он выработал новый план. Когда он находился один в комнате, никто не мог слышать, что он думает, и, следовательно, повторять за ним. Если бы он оставался в комнате долгое время один, то, возможно, смог бы, таким было его мнение, забыть все это и через несколько лет с новыми силами начать все заново. Поэтому с 15 февраля 1910 г. и до сего дня (апрель 1911 г.) он больше не покидал свою комнату. В комнате вначале ему казалось, что он слышит, как на улице произносят его имя, но убедил себя, что это кричит торговец картофелем о своем товаре. Кроме того, он слышал, как рассыльный, который приходил собирать взносы для общества, в котором он состоял, сказал: «Что он говорит?» Кроме этого, в течение всего времени он ничего не слышал. Когда он по настоянию хозяев, которые боялись, что он покончит с собой, в апреле 1911 г. пришел в больницу, то он снова стал слышать голоса, но неясно и расплывчато. Он намеренно не обращал на это внимание. Если он обеими руками затыкал уши, то ничего уже не слышал.

В течение года, проведенного им в одиночестве в комнате, он часто скучал. Особенно летом ему очень хотелось выйти, он боялся снова услышать прежние голоса. Он занимал себя чтением романов, прошел курс бухгалтерского дела. Его хозяйка заботилась о еде, приносила ему книги и делала вместо него все необходимые визиты. Однажды он попросил принести себе печатную машинку, чтобы с ее помощью заработать деньги. Но заказов было мало, иначе он мог бы прокормить себя, не нарушая плана своего выздоровления. Он зарос бородой. Волосы стриг сам, как мог. Каждое воскресенье мыл все тело. Производит, впрочем, впечатление чистоплотного человека. Но в комнате дела у него шли не слишком хорошо. Хотя голоса исчезли, он страдал старой неспособностью к концентрации, иногда головокружением и рвотой, нелепыми мыслями, мучившими его, онемением ног. Но в целом он остался прежним. Он общителен, охотно высказывается, размышляет о будущем, справедливо жалуется на то, что он с трудом скопил деньги, чтобы однажды стать самостоятельным, и что ему тут помешала болезнь. При этом в его лице и жестах есть нечто по-детски беспомощное. Ему не хватает энергии взять себя в руки. Он говорит о здоровой пище, о курортах, которые бы ему, возможно, помогли. Привычка привязала его к прежней хозяйке, так что он думает, что только там он хорошо питался.

Отношение к реальности и к возниковению разговоров людей осталось прежним. Он рассказывает, что в первые недели, как это началось, он часто хватался за голову и говорил себе, что это невозможно, но он слышал это снова и снова, и, наконец, действительность уже не могла подвергаться сомнению. «Я знаю, — говорит он, — что я думаю, и тут же это говорят другие. Это могло возникнуть только из-за того, — продолжает он, — чтобы я говорил то, о чем думаю, сам того не замечая».

Все врачи говорили ему, что это иллюзия. Многие сами кричали ему нечто в этом роде. Это признавали обманом чувств, чтобы вылечить его, так как, собственно, нет средства против его болезни, и что для него определенно хорошо, если он совершенно не обращает внимания на речи других. Он сперва хотел загипнотизировать сам себя и внушить себе, что это иллюзия. Но голоса приходили снова и снова, тем самым подтверждая свою реальность. Когда я объяснил ему, как можно было бы представить себе, что все это обман чувств и возникает в его голове, он, наконец, заключил:

«Я не могу этому поверить. Они ведь делают это снова и снова. От того, поверю ли я, зависит мое существование. Если бы я мог поверить, я был бы рад». Врачи и люди, у которых он требовал ответа, все отрицали, только врачи — чтобы вылечить его. «Я думаю, что в моем мозгу есть какое-то больное место, но врачи не могут подобраться к мозгу. Они