– Николай Иванович сам не понял, испугался больше, – сдал назад Лигачев.

– Да я уж понял. Кстати, Егор Кузьмич. У вас с Новосибирском связи остались?

– Как не остались, работал я там, только потом в Томск перебросили, Михаил Сергеевич. Помнить меня там должны. Много добрых дел вместе...

– Припоминается мне, что в Академгородке работает какой-то Глушков. Он, вроде бы, продвигал идею автоматизированной системы управления.

– Нет. Глушков он в Киеве... жил. Помер. Два года как. – Лигачев заинтересованно подался к собеседнику, – а систему его того... признали несвоевременной. В Новосибирске есть академик Ляпунов, но он на оборонку трудится, его вояки руками и ногами держат. Не отпустят ни за что.

– Вот же я в лужу сел... – сокрушённо покачал головой Горбачёв. – С нашей работой некогда за новостями науки следить. А надо... Ведь сколько времени тратим на переписку, на справки. Штат не увеличивают, а работы все больше и больше.

– Это да, – согласился Лигачев. – Даже ставки технических работников не дают. Как мы экономический отдел пробивали, с каким боем...

– Так может пойти по пути технического прогресса. Автоматизация. Хранение данных. У вас там целые институты, поговорите с людьми. А то ведь работать невозможно.

***

После обеда в кабинет Горбачёва постучался Рыжков.

– Михаил Сергеевич... – как-то робко проблеял он. – Сказать хочу...

– Ну?

– Тихонов имеет на вас зуб.

– Это как понять?

– На ближайшем Политбюро он намеревается выступить против вас.

Горбачёв снял очки и начал их тереть бархатной салфеткой. Потом снова водрузил на нос и впился глазами в посетителя.

– Откуда знаешь?

Молчание было ответом.

– Сдал?

– Сдал...

Горбачёв удивился такому странному поведению. Ведь Николай Рыжков не из детского сада. Директор «Уралмаша», зампред Госплана... Седой взрослый мужик. А жесткости никакой. Перед начальством робеет. Взялся играть, – так играл бы до конца. Времена травоядные – никто бы ему ничего не сделал.

– А зачем пришел?

Рыжков неуверенно мнётся и молчит, но тоже неуверенно.

– Только честно.

– Понял, что вы правы, – Рыжков поднял глаза. – Я с вами Михаил Сергеевич.

Рыжков достал партбилет, положил на стол, накрыл его квадратной ладонью и торжественно-трясущимся голосом произнес:

– Клянусь, Михаил Сергеевич. Больше себе такого не позволю.

***

На первом этаже горбачёвской дачи перед прихожей располагается что-то вроде сеней, холл, не холл, так – ноги от снега обтрясти. Вот тут они с Раисой и присели – Горбачёв со своими думками, Раиса с беспокойством о нём и о семье. У неё родители прошли через жернова репрессий, она помнила их рассказы, как это страшно.

– Ты какой-то не такой все последние дни, – сказала вдруг Раиса Максимовна, – изменился... даже говорить стал как-то иначе.

– А какой?

– Не знаю... ты суровее стал. Даже глядишь иначе.

– Много думаю, Рая. А думы они только морщин добавляют, – усмехнулся Михаил Сергеевич.

– О чем?

– О себе. О нас. О стране вообще. Помнишь, Хрущев сказал, что к восьмидесятому году мы построим коммунизм? Ведь я тогда поверил. А ты?

Раиса Максимовна повела плечом

– Наверное, тоже. – Неуверенно сказала она. – Я не помню, если честно. Давно это было. Мы же тогда были так молоды, так наивны. Помнишь, Ирка совсем ещё малышка?

– А сейчас? Сейчас кто-то верит? – Горбачёв повернулся к заиндевевшему окну.

Раиса пожала плечами и чуть скептически опустила уголки губ.

– Что с нами случилось, Рая? Почему мы больше ни во что не верим?

Раиса Максимовна тронула мужа за рукав, поворачивая к себе.

– Я верю.

– Ты – хорошо. А другие? Посмотри, хоть кто-то вспоминает что такое - быть коммунистом? Во что превратилась партия? Комсомол?

Раиса Максимовна смотрела на мужа, явно не понимая. Этот внезапный спич никак не согласовывался с уже привычным цинизмом, который помогал легко примирить лозунги и «подарки», которые Миша легко принимал в бытность главой Ставрополья.

– Помнишь, Андропов сказал: «Мы не знаем общества, в котором живем». Боюсь, никто не понимает, насколько он прав. Я смотрю на себя и, ты знаешь, не уверен, что у нас социалистическое общество.

– Рая, нужно изучать общество. Я не верю тем докладам, которые идут наверх, в Политбюро. Не верю докладам КГБ и МВД. Я уже никому не верю.

– Миша, но что я... – попыталась увильнуть он такого странного поворота Раиса.

– Рая, ты же социолог. Настоящий. Я помню твою кандидатскую. Серьёзный труд. Может быть, стоит сделать институт...

– Когда это было. С тех пор столько воды утекло, что страшно подумать. – Попыталась она опять сменить опасную тему.

– У тебя же остались связи с однокурсниками. Пусть не ты возглавишь. Твой однокурсник, которому мы «Волгу» пробиваем... твой Левадов, плевать, что еврей. Он же социологией занимается?

– Юра. Юра Левада. Да. Он занимается как раз прикладной социологией.

- Отлично. Свяжись с ним. С машиной будешь помогать, и заодно поговори о встрече со мной. Надеюсь, что не откажет, – криво усмехнулся Горбачёв.

– Постараюсь, если он в Москве.

– Только никто ничего знать не должен, поняла?

– Поняла, но... что он сможет для тебя сделать?

– Хочу предложить создать что-то типа... наблюдения за общественным мнением при Политбюро. Как метеоцентр для прогноза погоды, так служба общественного мнения, должна давать прогнозы о настроениях в обществе. Будут опрашивать людей, проводить исследования, как они относятся к тем или иным нововведениям...

– А разве КГБ не дает вам материалы?

– Дает, но не те. И не вовремя. Нам нужно принимать решения и получать результаты социологии по ним за несколько дней.

– Миша, это невозможно! – глаза Раисы Максимовны округлились от удивления.

– Почему. Если подумать, все возможно. Если заниматься этим регулярно. Что я тебе рассказываю, ты же у нас социолог. Я знаю, есть специальные методики...

– Во Франции... – усмехнулась Раиса. – Может быть. Или в Америке.

– Значит надо в Америку съездить. – Сказал Михаил Сергеевич, как отрезал. – Вот пошлём этого Леваду. И еще. Помнишь, учился в вашей группе грузин один, кажется, Мерабом звали?

– Конечно. Мераб Мамардашвили. Умный был мальчик. Нинка, жена его, недавно в Москву к маме приезжала, мы с ней поболтали немного, общагу повспоминали.

– Он сейчас кто? Кандидат? Доктор?