— Но так было не всегда. И так не будет… Что изменилось во мне? Ведь было время, когда вы с трудом дожидались часа встречи со мной. Не думайте, что я не помню, какой страстной вы были… значительно более страстной, чем я сам…

— Да, это правда. Но я не прощаю себе собственную глупость. Я просто говорю вам, что сейчас я вижу вас таким, какой вы на самом деле… Я содрогаюсь, когда вы рядом…

Эта ссора быстро стала достоянием Двора. Впрочем, Дарнлей и не делал из этого секрета. Когда он напивался, то становился слезливым. Он, бывало, посвящал дружков в подробности королевской страсти, но выслушивалось это теперь с неохотой. Иногда ему хотелось убить кого-нибудь… да любого… Но больше всего он хотел убить Босуэла, ставшего после смерти Давида фаворитом королевы. Некоторые говорили, что Босуэл займет место Давида, и казалось, он даже стал более надменен… Некоторые говорили, что на месте Давида будет теперь граф Меррейский. Да, королева не доверяет ему, но тем не менее он все еще не выдворен из страны.

Босуэла Дарнлей боялся. У графа была привычка вызывать врагов на поединок… Взгляд Дарнлея метался с Босуэла на графа Меррейского. Он чувствовал, что уж лучше выйти на поединок с графом Меррейским, чем с Босуэлом.

Он обеспокоился теперь тем влиянием, что оказывает граф Меррейский на королеву, вспомнив, что первым против его брака с королевой, был именно Джеймс Стюарт.

Однажды августовским вечером Дарнлей взорвался и учинил скандал. Он раскричался, что ему надоело быть в стороне от государственных дел и терпеть те оскорбления, что сыпятся на его голову, он больше не будет.

Мария особого значения всем этим крикам не придала и продолжала играть с Битон в шахматы. Казалось, она полностью ушла в игру.

Дарнлей швырнул стул через комнату.

— Битон, твой ход, — сказала Мария.

— Послушайте-ка меня! — заорал Дарнлей.

Мария сказала:

— Похоже, я выигрываю, Битон, дорогуша. Два хода назад у тебя еще был шанс.

— Да прекратите вы! — закричал Дарнлей. — Хватит не замечать меня. Подойдите ко мне! Подойдите немедленно ко мне! Я говорю вам, что устал от такого обращения. Вы сию секунду пойдете со мной, и мы возобновим наши отношения…

— Или вы выйдете отсюда, — сказала королева, поднимая голову от шахматной доски, — или, может, мне убрать вас отсюда силой?

— Послушайте меня. Если бы не мои враги, у меня была бы власть. Я был бы королем этого королевства. Я был бы хозяином ваших покоев. Я не позволю вам выставить меня…

— Ах, дорогой, как же это все надоело. Мы все это уже слышали и устали от бесконечных повторений…

За границами его терпения была лишь единственная вещь: он не выносил, если его не воспринимали всерьез. Он выхватил шпагу и заорал:

— Вы убедитесь в том, что я не шучу. Вы поймете, о чем я говорю, когда я принесу сюда окровавленную голову вашего брата! Он ведь против меня. И всегда был против. Я собираюсь убить графа Меррейского. Я не буду терять время даром.

С этими словами он бросился из комнаты.

Мария опустила голову на руки.

— Я ничего не могу поделать с этим, — расплакалась она. — Он позорит меня. Я молю Господа, чтобы никогда не увидеть Дарнлея вновь. Я прошу Бога, чтобы хоть кто-нибудь избавил меня от моего мужа. Битон… я сомневаюсь, что он что-нибудь сделает… но все-таки ступай немедленно к моему брату и передай ему все, что наговорил тут Дарнлей. Пусть он знает об этом… Если с Джеймсом что-то случится, скажут, это моих рук дело.

Битон поспешила исполнить приказ Марии, а королева осталась сидеть, с безнадежностью уставившись на шахматную доску. Ей хотелось бы не замечать Дарнлея, но как? Он все время унижает ее.

О, Господи, — подумала она, — до чего же я ненавижу Генриха!

* * *

А граф Меррейский прекрасно знал, как проучить Дарнлея за его глупости.

Он спокойно вызвал его к себе и в присутствии придворной знати учинил допрос, заставив Генриха подтвердить слова, сказанные против него. Дарнлей лебезил и отнекивался, и тогда были вызваны свидетели, подтвердившие все, им сказанное. Вообще-то для Дарнлея было проще врать и лебезить, но он посмотрел в лица обвинителей и понял, перед ним враги… Он рухнул на пол в рыданиях, что все против него.

Однако они настаивали, говорил ли он что-либо против графа Меррейского?

Да… да… он говорил… но все ненавидят его; они завидуют, что королева выбрала в мужья именно его… Да, сейчас, кажется, она ненавидит его… но это совсем другая история…

— Я требую, — сказал граф Меррейский, — чтобы вы поклялись перед собравшимися здесь, что вы не попытаетесь убить кого-либо, кого считали своими врагами. Если вы этого не сделаете, то будете немедленно арестованы.

Дарнлей понял, что проиграл. Его враги умнее его. У него не оставалось выбора. Он извинился перед Джеймсом и поклялся никогда больше не быть таким глупым.

Они презирали его и дали ему это понять. Они не видели необходимости арестовывать его; они просто решили сделать из него придворного дурачка.

* * *

Марии повезло: появилась возможность хоть на время забыть о всех неприятностях. Милая Битон, страшно мучаясь от того, что прогнали Рэндолфа, неожиданно влюбилась.

Марию так обрадовало это событие. Ей казалось, что она могла бы предвидеть вероломство Рэндолфа ради самой же бедняжки Битон. Увы, этого не произошло, Рэндолф был вынужден покинуть Двор, но, хвала Господу, Битон влюбилась, да к тому же в Александра Огивье.

Это было особенно приятным поворотом дел, ведь в свое время Мария дала согласие на брак Босуэла с Джин Гордон, а Джин тогда была помолвлена как раз с Александром Огивье. Должно быть, ему хотелось как-то смягчить боль потери Джин, и теперь он страшно торопился обвенчаться с Мэри Битон.

Она поделилась с Босуэлом своими размышлениями.

— Я так рада за нее. Битон такая очаровательная девушка… Мне хочется, чтобы брачный договор был подписан ну прямо сию минуту!

— Да, я понимаю вас, Мадам, — сказал Босуэл. — Разве как раз не Огивье была однажды обещана моя жизнь?

— А вы не помните, что было потом? Здесь все то же самое. Я надеюсь, вам удалось заставить милую Джин позабыть о романе с этим молодым человеком.

Ей было интересно, радуется ли Джин, выйдя замуж за этого человека. Ходили слухи, что Босуэл ни капельки не изменил своим привычкам после свадьбы. Но Мария утешала себя мыслью, что уж Джин-то знает, как справиться с такими проблемами. Мария с головой ушла в приготовления, связанные со свадьбой Битон. Был лишь единственный человек, с грустью смотревший на предстоящую свадьбу — бедняжка Флем! Мэйтленд все еще в ссылке. Флем несколько раз заводила с Марией разговор о нем, говоря, что он был лучшим государственным деятелем и держать его в ссылке неразумно, ведь его единственным желанием было служить королеве.