профламандской Фландрии. Эта комбинация не столь очевидна, как может показаться с первого взгляда. В 50-е годы ХХ века с церковной кафедры еще читали пасторские послания, в которых голосование за Народный союз объявлялось тяжким грехом. В те годы принуждение действовать против совести еще существовало.

В те годы за Народный союз мог проголосовать каждый пятый фламандец, не больше. Разрыв с католиками придал этой партии некую жизненность, сумбурность, оригинальность. Симпатичная амальгама довольно неэффективного анархизма, как называл эту партию ее бывший член, либерал, учившийся политике в ее рядах.

Тот, кто в те времена во Фландрии был католиком — а таким был почти каждый, — но хотел выбраться из-под тяжкого гнета конформизма христианских демократов, находил свой шанс в Народном союзе. Время «зеленых» еще не наступило, социалисты не доверяли любому, кто учился в католической школе или даже посещал ее приготовительный класс, а среди фламандских либералов еще рассиживались франкоязычные господа, покуривая сигары. Народный союз первым из партий созвал съезд по вопросам охраны окружающей среды. В Народном союзе левые либералы противостояли более традиционным фламандским националистам. По этой спорной линии произошел разрыв. Часть членов ушла к либералам, другая примкнула к социалистам и позже была ими окончательно поглощена. Третья группа, которая и дальше гнула жесткую линию фламандского национализма, создала свою партию — Новый фламандский альянс (Н-ВА).

Эта аварийная партия влачила жалкое существование. Было вполне ожидаемо, что очень скоро ее структура превратится в воспоминание. Но те, кто на это рассчитывал, ошибались. Благодаря хитро обговоренному с христианскими демократами объединению избирательных списков Н-ВА получила несколько мест в наших парламентах. Когда дружба между католиками и националистами подошла к концу, комментаторы во всем мире снова возвестили о кончине партии.

Но не тут-то было. На выборах 13 июня 2010 года Н-ВА разгромила все остальные фламандские партии. Эти выборы можно смело назвать историческими, причем в разных аспектах. Во-первых, фламандские националисты на 10% обошли христианских демократов. Такое никому еще не удавалось. Во-вторых, фламандские националисты стали самой сильной политической структурой Фландрии, а значит, самой крупной фракцией Бельгийского парламента. И такого еще доныне не случалось. В-третьих, Н-ВА забрала голоса у всех партий, но особенно досталось конкуренту, приписывавшему ей фашистский уклон, — партии «Фламандский интерес».

Все думали, что Н-ВА вместе с франкоязычными социалистами, победившими на юге страны, начнет переговоры о новом правительстве. И все понимали, что это будет трудная подковерная борьба. Время шло, шло, шло... Бельгия побила тогда европейский рекорд по срокам формирования правительства; прежний был поставлен в 1977 году (208 дней) в Нидерландах. Бельгия побила и недавний мировой рекорд Ирака (249 дней). Ворчуны язвили, что Ирак мог бы потянуть еще дольше: по правде говоря, прошло уже 290 дней, но не беда, мы перешли и эту границу. Его величество послал партиям одного аналитика, двух информаторов, одного специалиста по предварительному формированию кабинета министров, нескольких посредников и одного переговорщика. Королевский лексикон уже выходил за рамки всех бельгийских языков, но и это не помогло.

Не нужно быть гением, чтобы предвидеть такой ход событий.

Первое. У обеих ведущих партий нет ничего общего помимо того, что обе они ориентированы на демократию. Н-ВА — партия националистов и хочет провозглашения независимой Республики Фландрия. Социалистическая партия (ПС) хочет сохранения единой Бельгии. Н-ВА — партия праволиберальная. Она не упустит любой возможности прижать к ногтю профсоюзы. Ее социально-экономическая программа содержится в компьютерах фламандской организации работодателей «Вока». Социалисты же приверженцы левых взглядов.

Второе. У Н-ВА нет никакого опыта в области государственного управления, который был бы достоин упоминания. Десять месяцев назад у нее не было также и опыта ведения переговоров. У социалистов Юга опыта хоть залейся, и на переговоры они приезжают с контейнерами новых цифр.

Третье. У фламандского национализма есть древняя традиция антиполитичности. Это особый случай широко распространенного бельгийского представления, согласно которому политика — это грязная лужа и порядочный человек должен держаться от нее подальше. Во фламандском национализме глубоко укоренилась склонность при любом компромиссе восклицать: «Измена!». Вследствие этого профламандские депутаты никогда не голосовали за решительные меры, руководствуясь интересами фламандской эмансипации. В 1932 году они голосовали против закона об одноязычии Фландрии. В 1962 году воздержались при голосовании закона о языке, который утвердил бы фламандскую автономию и четкие границы фламандской провинции. А когда оставалось снять последние разногласия по проблеме БХВ, когда Фландрия могла получить широкую автономию, они не смогли найти компромисс. Такой историк, как Барт Де Вевер, глубоко владеет этой проблемой и говорит своим коллегам по партии: «От измены до измены вряд ли ждут нас перемены». Мне любопытно, есть ли в этом игровом поле место для фламандского государства.

Н-ВА нельзя сравнивать с другими правопопулистскими партиями Европы. Она вовсе не «фашиствующая», как воскликнул однажды прилюдно бургомистр Брюсселя. Она не терпит расизма в своих рядах, не слышно в них и антиисламистских призывов. Барт Де Вевер нонконформист и консерватор, он охотно ссылается на труды консервативного британского мыслителя Теодора Далримпла. После оглушительной победы на выборах в 2010 году он обратился к своим ликующим сторонникам на латыни: « Nil volentibus arduum » («Нет ничего невозможного для того, кто хочет»)», сокращенно «n.v.a.». Остальное он произнес на нидерландском с антверпенским акцентом. И наконец, он любит Баварию. Он находит гениальной фразу федерального канцлера ФРГ Романа Херцога о симбиозе планшета и кожаных джинсов (Laptop und Lederhosen) как символе этой федеральной земли. Да уж, есть у нас с баварцами нечто общее.

Вряд ли я стал бы за него голосовать. Но хотелось бы знать, почему это делают так много фламандцев. Де Вевер открылся людям после трех лет маразма. Он был мальчиком с чистыми руками, но он никогда не руководил. Это на время вызывало к нему больше доверия, чем к остальным, поскольку бельгийцы, а значит, фламандцы считают политику «грязной лужей» (см. выше) и поэтому голосуют за политика, не запачканного политикой.

Они ошибаются. Все и сейчас. Де Вевер едет в гости к британскому премьеру Кэмерону, а потом широко публикует в прессе отчет о поездке, включая фото с рукопожатием. Но разве Де Вевер не поддерживал сепаратистов из Шотландской национальной партии? И разве Кэмерон не был горячим противником шотландского национализма? Ни один фламандский избиратель не поставил ему на вид это непоследовательное поведение.

Фламандцы голосуют за Де Вевера еще и потому, что он играет на их глубоко укоренившемся комплексе неполноценности. Унижения, которые причинили нам франкофоны — а фламандские националисты называли их многократными ударами в челюсть, — уже далеко позади,