— Эта ничего, как ты думаешь? О черт! — Она уколола палец, сунула его в рот с черно-красной помадой. — Какое дерьмо все это шитье. Она что, считает, мы какие-нибудь долбаные эльфы?

За работой мы курили гашиш. Дым напускали в перевернутый стаканчик с наклейкой «Джонни Уокер», который Ники стащила из «Баварского сада», потом пододвигали его к краю стола и втягивали через щелочку. Ивонна отказывалась курить, говорила, что это вредит ребенку.

— Какая разница? — Ники насадила на булавку кусочек гашиша для себя. — Ты же все равно его себе не оставишь.

— Если ты так думаешь, тогда нечего водить меня в школу мам. — Уголки рта у Ивонны съехали вниз. — Астрид меня отведет.

Я закашлялась, пытаясь изобразить Баттерфлай Маккуин в сцене родов из «Унесенных ветром».

— Но я ничего… не знаю… ни о каком рождении… детей… — Голос не слушался меня, он был не такой высокий, как надо. Я вспомнила Майкла, он всегда изображал Баттерфлай лучше меня. Я по нему скучала.

— Зато у тебя бывают хотя бы хорошие мысли, — сказала Ивонна.

Роды. Я содрогнулась.

— Мне даже восемнадцати нет.

— Это ничего, там не подают алкоголь. — Ники бросила в кучу сшитых сумок еще одну и взяла следующую заготовку.

Обкуренная, я водила модельным ножом по куску кожи. Узор был похож на летящий дым. У меня хорошо получалось, лучше, чем у матери. Можно вырезать ворону или кошку. Кошку совсем легко, всего три линии. Я вырезала детскую головку с кудряшками на лбу и бросила Ивонне.

Дверь распахнулась, обдав нас холодным воздухом, вошла Рина с рулоном темно-зеленой замши под мышкой.

— Георгий все продал, кое-что обменял на лампу. — Она горделиво улыбнулась. — Неплохо, а? — Ее взгляд остановился на мне, продолжающей вырезать узор на клочке кожи. — Ты что, спятила? Вот придурочная девица! Думаешь, это дешево? — Стукнув меня по затылку, она вырвала у меня работу. Потом рассмотрела узор, нахмурилась, поднесла к свету. — Ничего. — Выпятив нижнюю губу, Рина вернула мне кусок кожи. — Я думаю, это пойдет. Сделай так на всех сумках. Выручка увеличится.

Я кивнула. Мои заработанные деньги уже были спущены на кисти и краски, еду и траву в складчину с Ники. Колледж исчез из виду, как лодка в тумане. У Клер я начала думать о собственной жизни как о серии карандашных рисунков Кандинского: бессмысленные по отдельности, вместе они начинали составлять стройную композицию. Мне даже казалось, что в них проглядывают очертания будущего. Но теперь слишком много деталей было потеряно, и рисунок перестал быть цельным, как случайно задетый ногой узор из сосновых игл на лесной тропинке.

Вошел Сергей с сумкой, светясь розовыми щеками на широком, симпатичном, совершенно не калифорнийском лице. Вынул две бутылки водки, положил одну в холодильник, вторую поставил на кухонный столик, достал два зеленых стакана. Принюхался.

— М-мм, пахнет обедом.

— Ну и кто тебя приглашает? — Рина села на край стола, отвинтила крышку бутылки. Наполнила оба стакана примерно на треть.

— Девушки не дадут Сергею помереть с голоду. — Он открыл духовку и с любопытством посмотрел на дымящуюся сковородку. Это была брокколи с сыром, которую я сделала для Ивонны, чтобы подкрепить ее. Она с изумлением смотрела, как я смешиваю ингредиенты, не понимая, как можно готовить без инструкции на коробке. Сергей купал лицо в душистом тепле.

Вырезая тигра из полоски кожи, я напомнила себе, что Сергей — та же Рина, только фасад приятнее. Он был красив, как казак, этот белокурый славянин с сонными синими глазами, не пропускающий ни одного моего движения. По профессии — вор. Рина иногда продавала его добычу — рулон кожи, женские пальто, партию чучел животных из Сингапура, какие-то приборчики из Израиля. Он был постоянным сексуальным явлением в доме на Риппл-стрит: не закрывал дверь ванной, когда брился голым, по утрам отжимался — голубые вены просвечивали сквозь молочно-белую кожу. Заметив, что кто-нибудь смотрит, делал хлопок для хвастовства. Широкие плечи, мускулистый торс. При Сергее я не знала, куда деть руки, на что направить взгляд.

Рядом со мной шила Ивонна, склонившись над грудой готовых сумок и полосок кожи, прилежная, как девочка из сказки. Любая другая на ее месте пришивала бы оборочки на чепчик или вязала пинетки. Мне стало совестно, что мы смеялись над ней.

— Конечно, я отведу тебя в школу мам, — сказала я Ивонне. — Если ты думаешь, что от меня будет какой-нибудь толк.

Она улыбнулась над шитьем и кивнула. Не любила показывать испорченные зубы.

— Там нет ничего трудного. Я все сделаю сама, ты только полотенце подержишь.

— Ёпрст, — сказала Ники. — Кучка пузатых дур лежат, как на пляже, и дышат. Пыхтят изо всех сил, только не с того конца. Умора та еще, сама увидишь. — Она отломила еще кусочек гашиша, насадила на булавку. Зажгла и смотрела, как дым наполняет стакан, клубясь, словно джинн в лампе. Глотнув дыма, Ники закашлялась еще сильнее, чем я.

— А мне? — Сергей потянулся к стакану.

— Пошел ты! — огрызнулась Ники. — Ты нам хоть что-нибудь когда-нибудь купил?

Она все-таки дала ему немного, и я старалась не обращать внимания на его прямой взгляд, когда он наклонился и прижался губами к тому месту на стекле, где минуту назад были мои губы. Но краска залила лицо до самых корней волос.

Все сели обедать, кроме Рины, которая только курила и пила водку. Когда она вышла из кухни, Сергей наклонился ко мне, сложив на груди молочно-белые руки.

— Ну что, devushka, когда займемся любовью?

— Вот хмырь. — Ники ткнула вилкой в его сторону. — Надо Рине сказать.

— У Астрид уже есть бойфренд, — сказала Ивонна. — Художник, он в Нью-Йорке живет.

Я ей все рассказала о Поле Трауте, когда наконец забрала его письма из «Желтой кирпичной дороги» в Голливуде. Она оказалась на той же улице, где я приставила когда-то нож к шее бездомной девочки, решившей, что я Уэнди. Ники отвезла меня туда после школы. Она встречалась неподалеку с ребятами из рок-группы, искавшими вокалистку Мне было совестно, что я так долго ему не писала. Много раз думала написать, но боялась. Скорее всего, он не откликнется. По дороге в Голливуд я нервно теребила конверт с надписью «Для Пола Траута». Надежда в белом прямоугольничке. Это уже ошибка. Вспомнилась песня, которую часто ставила Рина и которую я ненавидела всей душой, — «Люби того, кто рядом». Жизнь постоянно навязывает мне это, и все-таки я еду в Голливуд, и надежда бьется в руке, как птица.

Магазинчик был крошечный, там было много народу, — теснее, чем в нашем доме. Повсюду лежали комиксы. Мы с Ники вытягивали их из пачек, листали. Некоторые комиксы были смешные — «Болван Зиппи», «Кот Фриц и мистер Натурал», другие мрачные, отдающие экспрессионизмом, где Сэм Спейд[56]встречается с Мурно[57]. Были полки с самодельными журналами, полными плохих стихов. Японские комиксы, много порнографических. Карьерные истории офисных служащих и супермоделей, нарисованные в популярном стиле Лихтенштейна. Крыса-еврей в крысоловке, параноидальный бред какого-то чернорубашечника. Здесь продавалось все, начиная с классических комиксов до любительских рисунков, размноженных на ксероксе и скрепленных степлером. Пока Ники углубилась в книжицу о девушке-гангстерше, я направилась к прилавку, повторяя себе, что там меня ничего не ждет.