кости кита вокруг, высокую сушильню для рыбы, залежи хвороста, челноки, вытащенные на берег, и четыре тотема, смотрящие на океан, один из которых — с распростертыми крыльями — напоминает крест. Я понимаю. Я понимаю, но не могу поверить.

Это Цу-йесс. Я вернулась к Маки.

А волк исчез.

Я добираюсь до дома Маки. Когда я почти достигаю порога, в проеме возникает силуэт. Женщина. Она вскрикивает.

Это Инесса. Она снова вскрикивает.

— Это я, — восклицаю я. — Это всего лишь я.

Она с визгом бежит в дом. Оттуда доносятся крики — ее и других кви-дич-чу-атов.

Я захожу в дом. Свет костров почти ослепляет меня. Все двигаются. Одни сгрудились вокруг Инессы, другие — вокруг детей, третьи повернулись ко входу или залезли на лавки, чтобы лучше видеть. Мои глаза привыкают к яркому свету. На лицах окружающих я вижу потрясение и страх.

А потом я вижу его. Николая Исааковича.

Изумление наполняет мое сердце и его взгляд. Я бегу с распростертыми руками и бросаюсь ему на шею. Он обнимает меня, и только тогда я верю, что это он. Позволяю телу прижаться к нему.

— Аня? — говорит он. — Ты где… как?..

Ответить я не в силах. Я не знаю слов, которые объяснили бы, что произошло за последние четыре дня.

Я цепляюсь за него и вспоминаю все те мгновения, которые провела в его объятиях. Ни одно из них не проходило в присутствии стольких людей. Вот стоит угрюмый Кузьма Овчинников, он почти улыбается. А вот жена Маки. Вот старуха, которая видела меня без одежды и купала в пруду. Сейчас я чувствую себя еще более обнаженной перед ней. Вот колюж со шрамом на груди, одной рукой он обнимает Инессу. Слева от нее стоит вторая девушка, она гладит Инессу по волосам, и в тот же миг, как она убирает руку и кладет Инессе на живот, я понимаю, что Инесса тоже беременна.

— Где остальные? — спрашиваю я.

— Ушли охотиться в горы, — отвечает Николай Исакович.

— А Маки?

— Он повел их. Он с ними, — он отодвигается и смотрит мне в лицо. — Аня, я не понимаю. Как ты сюда попала?

— Коля, я так устала.

Я прячу лицо у него на плече, пытаясь отгородиться от всех, кто смотрит. Даю ему отвести меня к нашему коврику. Он ложится вместе со мной, укрывает нас одеялом из кедровой коры, прижимается к моей спине и обнимает меня. Слава Богу, он больше ничего не говорит и оставляет меня в покое.

Наутро меня оставляют в одиночестве бродить по берегу моря. Все, включая Николая Исааковича, поели и принялись за работу. Как мне объяснить свое внезапное появление? Я знаю, что случилось, но даже мне самой произошедшее кажется вымыслом, таким же неправдоподобным, как рассказы Тимофея Осиповича. Неужто я сошла с ума? Может быть. Но даже с помощью Полярной звезды, даже с помощью самого просвещенного разума в мире, я бы ни за что не нашла сюда дорогу самостоятельно. Волк был настоящим.

Днем возвращаются охотники, и их возвращение сопровождает суматоха. Кви-дич-чу-аты бегут им навстречу с оживленными и полными искренней радости возгласами. Охотники принесли двух оленей, которых уже разделили на части: плечи, ляжки, ребра, все еще крепящиеся к позвоночнику, ноги с черными каменными копытами, похожими на элегантные каблучки, и головы с развесистыми, как дубовая крона, рогами.

Завидев меня, Тимофей Осипович распахивает рот. Но его потрясение улетучивается в мгновение ока. Он улыбается и окликает:

— Госпожа Булыгина! Какой приятный сюрприз! Хорошо, что я добыл ужин. — Он поднимает руки, покрытые запекшейся кровью. — Надеюсь, вы голодны.

Маки не сразу замечает меня. Он распределяет мясо. Показывает на разные куски и дает указания. Одни ребра уносят к нему в дом. Возле одной оленьей головы садится на колени колюж и принимается спиливать рога.

Закончив, Маки поворачивается к своему дому. Но не успевает он дойти до двери, как я подбегаю к нему.

— Анна? Что вы здесь делаете?

— Я вернулась вчера ночью, — в моих словах нет лжи, но я чувствую себя виноватой, будто соврала.

— Кто вас привел?

— Никто, — я краснею. — Маки, я хочу остаться. Пожалуйста, дозвольте мне это.

До сего момента я никогда не видела, чтобы он терял дар речи.

— Дайте мне несколько минут, — наконец говорит он. — И мы поговорим.

В ожидании я расхаживаю по деревне мимо тотемов с одной стороны и выстроившихся в ряд домов — с другой. Тимофей Осипович подстраивается под мой шаг.

— Поздравляю! — сердечно восклицает он.

— С чем?

— Вам удалось всех удивить.

— Этого не было в моих намерениях. — Я ускоряю шаг, но он не отстает.

— Говорят, до небес семь верст, да все лесом. Вы достигли своих небес?

— А еще говорят, что у дурака язык впереди ног бежит, — отвечаю я, и он смеется. — Я смотрю, вы не переселились в свою землянку.

— Мы ждем, когда наша мебель прибудет из Петербурга. Вы же знаете, на это требуется время.

От дома Маки к нам идет мальчик. Он останавливается передо мной и говорит:

— Шуук. Дасакидик лакс[64].

— Какая жалость, — говорит Тимофей Осипович. — Вас зовет ваш тойон.

— Он не мой тойон.

Его смех летит следом, когда мы с мальчиком проходим в дом.

Маки сидит на лавке с металлическим читултом на коленях. Он успел умыться и переодеться. Я медленно приближаюсь под грузом сотен мыслей о том, что со мной теперь будет.

— Меня удивило ваше появление, — говорит он. — Что вы здесь делаете?

— Я пришла в поисках мужа.

— Вы знали, что он здесь?

— Не совсем. Я только знала, что он где-то на севере.

Я рассказываю ему большую часть того, что случилось. Как моряки рассказали мне, что мужа отдали другим колюжам. Как я убежала, спряталась, определила направление по Полярной звезде, шла вдоль ручьев — и случайно наткнулась на Цу-йесс.

Я ничего не говорю о волке.

Между нами повисает тишина. Он перекладывает руки на читулте, и тот блестит в свете костра.

— Маки, пожалуйста, мы ждем ребенка, — говорю я, краснея.

Его взгляд на мгновение колеблется. Потом он задумчиво поджимает губы и коротко кивает.

— Ребенок! Я желаю вам с капитаном великого счастья.

— Можно мне остаться? — Мой голос звучит слабо и беспомощно, словно я снова превратилась в маленькую девочку.

— Квилеты будут вас искать. Наверняка они беспокоятся.

— Мне очень жаль. Но я должна думать о ребенке, — тихо говорю я. — Постарайтесь понять.

— Ребенок — это благая весть, — отвечает он. — А благие вести сложно согласовать со словами тойонов. — Он глубоко вздыхает и продолжает: