До людей доходило с трудом. Все знали, что делают гляделки. Никто особо не задумывался почему. Два парня в перьях гонятся за хорошенькой голой девицей? Чудесное зрелище. Зачем вмешиваться? Если она против, нужно просто… что? А больше ничего не изменилось. Ряженые, фанатики, задиры, зеваки, шутники…

Парень с пустым плакатом присоединился к компании с плакатами: «УМНОЖАЙ НАСЕЛЕНИЕ ЧЕРЕЗ СОВОКУПЛЕНИЕ». Его розовая рубаха в пятнах от травы странно контрастировала с их цивильными костюмами, но лицо было столь же неестественно серьезным. Тем не менее, похоже, они были не рады его обществу.

Возле Уилширского выхода собралась толпа. По озадаченным и разочарованным лицам стало ясно, что он закрыт. В крошечном вестибюле скопилось столько народу, что мы даже не пытались посмотреть, что с дверями.

– Пожалуй, не стоит здесь торчать, – встревоженно сказала Джилл.

Я обратил внимание, что она обнимает себя за плечи.

– Ты замерзла?

– Нет, – снова поежилась Джилл, – но в одежде мне было бы спокойнее.

– Хочешь кусок того бархатного плаща?

– Конечно!

Мы опоздали. Плащ исчез.

Теплый сентябрьский день клонился к закату. Я ни капли не мерз в своих хлопчатобумажных слаксах.

– Надень мои слаксы, – предложил я.

– Спасибо, милый, но ты же не нудист.

Однако Джилл продолжала обнимать себя обеими руками.

– Держи. – Рон протянул ей свой свитер.

Она с благодарностью взглянула на него и смущенно повязала свитер на талию.

Рон пришел в замешательство.

– Ты знаешь, в чем разница между обнаженным и голым человеком? – спросил я.

Он покачал головой.

– Обнаженный человек – это художник. Голый – беззащитная жертва.

Нудизм был популярен в Королевском свободном парке, но в тот вечер мало кому хотелось разгуливать голым. Обрывки плаща разлетелись по всему парку. Я лично насчитал не меньше четырех. Один был повязан, как килт, два – наподобие саронга, третий – вместо бинта.

Обычно вход в Королевский свободный парк закрывался в шесть. В парке разрешалось оставаться на ночь, но народ расходился по домам за отсутствием фонарей, которые можно бить. Немного света давали городские огни. Над головой летали гляделки, оборудованные инфракрасными датчиками, но большинство из них работало в автоматическом режиме.

Сегодня вечером все будет иначе.

Солнце уже село, но было еще светло. К нам направилась разъяренная сморщенная старушка, тяжело топая ногами. Я решил, что она сердится на нас, но ошибся. От злости она не видела, куда идет.

Старушка наткнулась на мои ноги и подняла взгляд:

– А, это вы! Тот самый, который помог сломать газонокосилку!

Клевета.

– Свободный парк, говорите? Свободный парк! Двое мужчин только что отняли мой ужин!

– Мне очень жаль, – развел я руками. – Правда. Ведь если бы они его не отняли, мы бы попробовали уговорить вас поделиться.

Она утратила немного запала и чуть не расплакалась.

– Значит, будем голодать вместе. Я принесла ужин в полиэтиленовом пакете. В следующий раз возьму непрозрачный!

Она заметила Джилл в импровизированной юбке из свитера и добавила:

– У меня было полотенце, дорогая, но я уже отдала его девушке, которой оно было нужно еще больше, чем вам.

– Все равно спасибо.

– Можно я побуду с вами, пока гляделки не заработают? Почему-то я не чувствую себя в безопасности. Меня зовут Гленда Хоторн.

Мы представились. Гленда Хоторн пожала нам руки. Темнело. Высокие живые изгороди скрывали город, но когда вспыхнули огни Вествуда и Санта-Моники, разница оказалась впечатляющей.

Полиция не спешила чинить гляделки.

Мы дошли до луга, на котором Общество любителей творческих анахронизмов порой устраивало турниры. Они сражаются специально утяжеленным оружием, имитирующим мечи, боевые топоры, дубинки с шипами и так далее. Все оружие снабжено маячками для защиты от чужих рук. Луг большой и ровный, на нем нет деревьев, края загибаются кверху.

На одном из склонов что-то шевельнулось.

Я остановился. Движение не повторилось, но в отраженном от белых облаков свете я разглядел розоватую человеческую фигуру и рядом с ней бледный прямоугольник.

– Я сейчас, – тихо сказал я.

– Не глупи, – фыркнула Джилл. – Здесь негде спрятаться. Пойдем вместе.

На погнутом пустом плакате отпечатались следы ботинок. Его владелец поднял на нас полный страдания взгляд. Под носом парня засохла кровь.

– Кажется, мне вывихнули плечо, – с трудом прошептал он.

– Я посмотрю, – сказала Джилл.

Она склонилась над ним, ощупала плечо, собралась и с силой дернула его за руку. Парень с пустым плакатом завопил от муки и отчаяния.

– Готово, – удовлетворенно заметила Джилл. – Болит?

– Уже меньше, – слабо улыбнулся он.

– Что случилось?

– Меня хотели прогнать – толкали, пинали. И я пошел прочь. Правда пошел. А потом один гад вырвал у меня плакат… – Он на мгновение умолк и сменил тему. – Я никого не обижал своим плакатом. Я студент, будущий психиатр. Пишу диссертацию о том, что люди видят на пустом плакате. Как на чистых листах в тестах Роршаха.

– И как на него реагируют?

– Как правило, враждебно. Но не настолько, – растерянно ответил парень. – Где искать свободу слова, как не в свободном парке?

Джилл вытерла ему лицо салфеткой из сумочки Гленды Хоторн.

– Тем более что вы ничего не говорите, – сказала она. – Рон, расскажи-ка нам еще об анархии как форме правления.

Рон прочистил горло.

– Не стоит судить ее по таким проявлениям. Королевский свободный парк является анархией всего пару часов. На развитие нужно время.

Гленда Хоторн и парень с пустым плакатом явно не понимали, о чем он толкует. Надеюсь, Рону доставит удовольствие ввести их в курс дела. Интересно, он признается, что сбил гляделки?

Этот луг прекрасно подойдет, чтобы провести ночь. Открытое пространство, никаких укрытий и теней, никто не сможет незаметно подкрасться.

Мы лежали на мокрой траве и то погружались в дрему, то болтали. На поле для поединков пришли еще две такие же небольшие группы. Мы держались друг от друга поодаль. Иногда до нас доносились голоса, и было ясно, что соседи не спят, по крайней мере некоторые.

Парень с пустым плакатом забылся беспокойным сном. У него болели ребра, хотя, по мнению моей подруги, они не были сломаны. Время от времени он хныкал, дергался и просыпался, после чего заставлял себя смирно лежать, чтобы снова уснуть.