— Дедуль, останься! — жалобно попросила боярышня.

— Гришка у входа на женскую половину сторожит. Он там намертво встанет, а мне надо идти, Дуняша. Я боярин, и коль в колокол звонят, то негоже мне тут сидеть.

Евдокия смотрела, как деда подсаживают на коня, как он проверяет оружие, подает знак Гришке быть начеку, и выезжает. Время вновь потянулось. Боярышня поднялась к маме, дала себя обнять, набрала еды и убежала наверх к мальчишкам с пестуном. Они сидели на посту, ели и гадали, что происходит в городе. Замерзли, но не уходили.

— Кажись, возвращаются, — встрепенулся брат Дуни — и все прилипли к открытым продухам. — Вон князь, живой и здоровый!

Из дома высыпала челядь, и Юрий Васильевич въезжал в заполненный людьми двор.

— Вроде бы всё обошлось, — собирая расстеленный плат, на котором были выложены пироги, подытожил пестун.

Евдокия почувствовала себя ужасно глупо и решила никому не рассказывать, что все это время торчала здесь и сторожила. Брат тоже приуныл. Он надеялся на сражение.

— Вань, ты деда не увидел? Чего-то много народу внизу.

Брат с сестрой вновь прилипли к продухам, но сверху было видно несколько боярских шапок и понять, какая из них дедова, не получалось.

— Спускаемся? — спросил Ванюшка, наблюдая, как пестун снимает тетиву с его лука.

— Погоди, — под нос себе пробормотала Евдокия.

— Чего?

Дуня смотрела, как князь соскочил с коня и быстрым шагом поднялся на крыльцо. Остановился, велел всем расходиться, но его внимание задержала спешащая к нему женщина. Евдокия не сразу узнала в нарядной одеже Глафиру. Та лебедушкой плыла, держа корец в руках, не обращая внимания на выходящих на женское крыльцо боярыню и боярышню. Продух был небольшим, и Дуня скорее догадалась по реакции других людей, что мама с Еленкой выбежали встречать князя. А вот Глафиру ей хорошо было видно.

— Змея, — прокомментировала увиденное Дуня, понимая, что этот корец с питьем — укор Милославе. В данном случае уместнее было подать питьё боярыне, а не служивой женке. Конечно, не гостила бы Милослава сейчас в княжьем доме, то вполне возможно, что именно Глафира встречала хозяина дома по обычаю.

— Чего это она вперёд мамы лезет, — возмутился Ванюшка, заинтересовавшись,почему сестра не уходит.

— Порасторопней оказалась, — честно ответила ему Евдокия и вдруг её пронзила мысль, что если в зубной порошок подсыпала отраву всё же Глафира, то сейчас она тоже могла чего подсыпать.

— Да не-е, — мотнула головой Дуня, не веря своим суждениям.

— Чего «не»? — тут же влез брат.

— Не будет она при всех… — голос боярышни сорвался из-за того, что горло словно бы сжалось. Одновременно она уже обламывала наконечник у стрелы и пропихивала свой лук в продух, чтобы выстрелить как можно ближе к Глафире. Позиция была крайне неудобной, поскольку выстрелить надо было не вдаль, а вниз, под самые стены дома.

— Дунька, ты спятила? — раскрыл глаза Ванюшка. — Ты чего делаешь? — протискивая голову в продух, он пытался понять,куда собралась бить сестра.

Дядька Никита встревоженно смотрел на происходящее, но не мешал. Лишь Ванюшке не дал до конца голову пропихнуть и наградил затрещиной. А Евдокия выстрелила, услышала, что получился переполох и рванула вниз.

Она бежала по лестнице и слышала, как навстречу ей топоча поднимались воины. Она закричала:

— Я стреляла! Я! Не дайте князю испить!

Послышались голоса, кто-то побежал обратно, а Евдокию встретили двое княжьих воев.

— Я… тупой стрелой, чтобы остановить, — не останавливаясь, пояснила она и поторопила воев.

Обескураженные, они спустились вместе с нею и уже во дворе Дуня увидела, что народ подался вперёд.

«Хлеба и зрелищ», — мелькнула мысль у неё в голове.

Глафира была бледна, но стояла с гордо поднятой головой, а в руках продолжала держать корец. Милослава подалась вперёд, увидев дочь, а Еленка в немом изумлении раскрыла рот и не знала, что делать.

Краем глаза Евдокия углядела свою стрелу. Та лежала на дорожке и даже не сумела толком воткнуться в снег. Все уже видели, что стрела тупая, а сила её полета была такова, что никого даже не ранила бы. Не потому, что боярышня за прошедшие годы не научилась стрелять, а просто из того положения, что у неё было, ни один опытный лучник даже не стал бы пытаться стрелять.

— Боярышня Евдокия? — удивился князь, увидев, как она спешит, а рядом с нею держатся его воины. Но что ещё больше удивило князя, так это что двое воев встали подле Глафиры.

— Княже, не пей! — выкрикнула Евдокия. — У меня есть основания считать, что эта жёнка хочет тебя отравить.

— Глафира? Отравить? — Юрий Васильевич покачал головой. — Ты ошибаешься, Евдокия, — почти ласково произнёс он.

— Возможно, но прошу тебя, не рискуй, — взмолилась Дуня.

Уголки его губ чуть дрогнули, народ зашушукался, а вои беспомощно переглядывались.

— Хорошо, не буду пить, — согласился князь, — но Глафира не отравительница. Кто угодно, только не она, — уверенно закончил он и с сожалением сказал Глафире: — Ты не серчай на боярышню. Я знаю, что ты не злоумышляешь, но сейчас не место разбираться.

Евдокия видела, как Глафира с трудом поклонилась и развернулась. Тело ей едва подчинялось. От страха или из-за несправедливого обвинения на глазах у всех людей, Дуня не знала. Она не была уверена в своих подозрениях и ужасно боялась ошибиться, но цена была такова, что надо было действовать.

— Княже, чтобы потом не пошли дурные слухи, пусть Глафира изопьёт из корца, — предложила она и её тело тоже стало каменным. Если в корце нет отравы, то народ прозовёт её клеветницей, а если Глафира подаст жалобу, то будет наказание. Князь тоже это понял и показал воинам глазами, чтобы развели Глафиру и Евдокию.

Милослава не осталась в стороне и ринулась к дочери. Еленка держалась рядом с нею и грозно на всех поглядывала. Она ничего не понимала, но Дунька с боярыней были своими, а до остальных ей не было дела.

— Княже, прошу! — упрямо обратилась Евдокия к нему. — Я отвечу перед людьми, если не права. Свою вину не привыкла перекладывать на других.

Она просила князя, не отводя от него глаз. Почувствовала, что Гришка с ребятками отделили её от окружающих. Ей стало спокойнее.