— Нет, Глафира точно сказала то, что хотела…

Евдокия отвлеклась от разговора, вспомнив, что Глафира говорила о детях и Александре. Она ведь хотела сделать князя бездетным! А ещё она знала о дочери Юрия Васильевича …

Боярышня вспомнила капризную девочку — и у неё перехватило дыхание от того, что девчонка походила на Глафиру. Внешне Александра взяла больше от Ульяны, но рост и внутреннее состояние, убежденность в своей неотразимости — от Глафиры.

Дуня чуть не застонала, когда поняла, что Глафира — сестра Ульяны, а значит, тётка Александры. И она не захотела прозябать в глуши, пролезла к князю, умудрилась занять место в его доме и терпеливо выжидала, когда он признает племянницу своею дочерью. А он не торопился, и Глафира решила поднажать на князя.

Наверняка она ходила к ведьме, но без толку. Здешняя ведьма состоит на учёте, если так можно выразиться, у отца Пафнутия.

И тогда Глафира нашла того, кто поговорил с ней, посочувствовал и дал ей порошок, который сделал бы князя покладистее. Возможно, она сначала попробовала его на себе. Всё же не наивная девочка и должна была иметь опаску. Воздействие оказалось приятным и точно таким, как обещалось. Глафира более не сомневалась ни в своём прозорливом уме, ни в доброжелателе и медленно, но верно сводила князя с ума. Ещё пара месяцев — и он перестал бы себя контролировать в период отката, а через полгода умер бы от неизвестной болезни, и измученные сумасшествием князя окружающие облегчённо выдохнули бы.

Дуня посмотрела на маму, объясняющую Еленке, что нельзя ничего брать из рук незнакомых людей и согласно кивнула. Только загвоздка была в том, что князю-то подавали отраву свои люди и как от этого защититься — непонятно.

Глафире не нужна была смерть или сумасшествие князя. Ей наплели что-то о чудодейственном средстве, которое сделает Юрия Васильевича сговорчивее, а может,справедливее, и он признает племянницу дочерью. А вот когда Глафира узнала… стоп!

Евдокия поняла, почему накануне на женщине не было лица! Она узнала, что князь Юрий не признал в Александре даже незаконную дочь. Он вычеркнул её! Во всяком случае, он дал это понять Ульяне и Александре.

И Глафира испугалась, что её мечта останется недостижимой.

Тут ещё Еленка сыграла свою роль, не скрывающая своего желания выйти замуж за князя и нарожать ему детей. Так что Глафира вновь побежала за советом и принесла какое-то более радикальное средство.

Дуня потёрла виски, пытаясь понять, на что надеялась Глафира. Напрашивался один вывод :  эта дамочка подлила то, что не дало бы (по ее мнению) Юрию Васильевичу обзавестись детьми. Неважно, что пообещали ей: бездетность или потерю мужской силы, но в результате Глафира верила, что князь вынужден будет приблизить Александру.

У Евдокии наконец-то выстроилась цепочка, связанная с Глафирой. Осталось убедиться, что яд давал ей тот старик. Никаких доказательств этому у нее не было, но она готова была поклясться, что это он!

В коридоре послышался шум.

— Князь хочет знать, как чувствует себя боярышня Евдокия? — передали женщины.

Все засуетились, не зная, укладывать Дуню на кровать или пусть себе ходит.

— Чего-то я проголодалась, — призналась она — и именно это передали посланнику князя.

Милослава расстроенно всплеснула руками, Еленка засмеялась, а женщины решили, что из-за переживаний все они проголодались.

В трапезной на женской половине было шумно. О Глафире говорили мало, зато о том, кто займёт её место, разговоры не смолкали. Евдокия кусочничила, пробуя пирожки и откладывая их в сторону. Каждый пирожок олицетворял собою версию происходящего и, не получив доказательства, отметался.

— Дуня, ты что еду портишь? — не выдержала Милослава.

— Я? — удивилась она и потянула к себе ржаную калитку, начиненную рисом. В этот момент ей нещадно захотелось калитку с картошкой, но картофаныч завезут только через полвека …  Боярышня вернула калитку на место, так как очередная её версия, что во всём виноваты иезуиты, провалилась. Эти интриганы, как и картошка, появятся через полвека. — Ешь нормально! — глядя на неё, рассердилась Милослава.

Евдокия покивала маме и уставилась вдаль. За соседним столом женщины продолжали спорить, что будет дальше, а боярыня с боярышнями ели молча.

— Мне Юрята сказал, что не отдаст меня князю, — неожиданно произнесла Еленка и потупилась.

— Кто ж его спрашивать будет, — не задумываясь, ответила Милослава и переменилась в лице. — Неужто у тебя с князем сладилось?

Оболенская отрицательно качнула головой и скривив губы, обмолвилась:

— А я рада, что не сладилось. Было бы иначе, так эта сумасшедшая могла меня отравить, и вообще…

— Что вообще? — хмурясь, переспросила боярыня.

— Я хочу любить и быть любимой, а не вот это всё, — начала заводиться Еленка. — Может, князь и хорош собою, но какой-то он снулый. Я уж перед ним и так, и эдак …  а ему всё равно!

— Старый? — сочувственно спросила Евдокия, вспомнив, как о Юрии Васильевиче отзывалась Еленка ранее.

Милослава потянулась дать дочери подзатыльник, но та уклонилась, и боярыня пропустила, как Еленка согласно кивнула на Дунины слова.

— Юрята смотрит на меня — и мне жарко! — призналась боярышня, алея щеками. — Я плечиком поведу, а он глаз не сводит …  и так нам хорошо! Иногда кажется, что вокруг никого нет, только мы с ним одни на белом свете, — Еленка под конец всхлипнула и слезы ручьем потекли по ее щекам.

Милослава слушала откровенные признания Еленки, открыв рот, а Дуня опечалилась. Ей стало обидно за князя, завидно любви меж Еленкой и Юрятой и боязно за последствия.

— Ты совсем стыд потеряла? — очнулась Милослава. — Что скажет твой отец? Ты…

— Мама, оставь её, — тихо попросила Дуня.

— Да как же…

— Ивану Владимировичу с зятем никак не угодишь, — вяло обронила Дуня. — С князем ему никто не даст породниться, а с равными он не уживается. Вот пусть Юрятой командует.

— Не дам я моего любого обижать! — стукнула кулаком встрепенувшаяся Еленка. — Мой он! Правильно ты, Дуняша, меня учила, что мне своё гнездо вить надо и становится хозяйкой. И мне решать, приму ли я в своём гнезде отца!

— Дунька! — ахнула Милослава, поняв каким ветром надуло крамольные мысли недалёкой Еленке. Хотя недалекая разве ж так скоро сообразит, что ее могли отравить из-за князя?

— Ой, слышу