Их везде отказывались принимать. Мэри обзвонила полдюжины отелей. Потеряв надежду, набрала номер «Континенталя». На том конце провода спокойно согласились. У Исиды и Сергея был кров над головой. Однако утром произошло то же, что в «Уэстминстере». Ночной швейцар, предоставивший им номер, не имел никаких распоряжений на счёт их, а управляющий отелем с тысячей извинений уверял утром, что номер, по правде говоря, сдан.

Оставив в «Континентале» багаж, бездомные Сергей и Исида отправились в сад Тюильри. Там сидели на скамейке долго, обнявшись. Кусиков, нахохлившись от прохладцы, пристроился рядом. Париж – чудесный город, но только не тогда, когда у тебя нет крыши над головой и гроша в кармане! Смеясь, Исида вспомнила своё детство. Пожала плечами: что ж, она продаст свои любимые картины Каррьера, напоминавшие ей о её материнстве. Вот только нужно добраться до ростовщика. Ещё несколько дней, и освободится её дом на Rue de La Pompe. Она влюблена, и её милый рядом. Она научилась говорить по-русски «мииллый». Сергей морщился: «Ты не понимаешь этого слова… Это самое прекрасное слово для любимого. Ты не слышишь его». Исида возражала: «Это то же, что и darling». Сергей топал ногой: «Чёрта с два – то же!» Исида всё равно была счастлива в эти мгновения. Утреннее солнце просвечивало сквозь листву, воздух теплел, уютные дорожки наполнялись чьими-то шагами. Сергей морщил нос и запрокидывал скульптурную голову на спинку лавочки. Жизнь прекрасна! Этим утром у Исиды было какое-то особенно возвышенное, романтическое настроение. Скинув туфли, прямо на траве она станцевала несколько па. Сергей ухмыльнулся: «Так ты сможешь собрать немного мелочи нам на обед!»

Мэри нашла друзей в Тюильри. Она принесла сигареты, в которые Сергей и Сандро дружно вцепились, и немного денег – на такси.

Уже с деньгами после продажи картин отправились обедать в «Карлтон». На удивление быстро и без проблем сняли там номер. Но в ещё большее недоумение пришла Исида, когда управляющий стал умолять её присутствовать на праздничном обеде, посвященном дню рождения отеля. Будет блестящее общество. Исида отказывалась, как могла, а потом сдалась – не в их положении лишаться роскошного приёма. Они с Мэри потом умирали от смеха, когда Исида описывала, как управляющий уговаривал её осчастливить их своим присутствием.

Она надеялась только на одно: Сергей будет благоразумным и не будет пить много шампанского. Ей казалось, что все его проблемы коренятся в этом. Между тем он каждый день твердил ей, что не может больше здесь находиться, сил нет. Сердце его томилось от предчувствия какой-то неведомой муки, если он не вернётся в Россию сейчас же. Он пытался заглянуть в себя и понять, в чём причина страха. Лев Троцкий ждёт у порога его любимого дома. Этот человек с его жаждой мирового господства способен стереть в порошок любого, но он ровня ему, Сергею Есенину. В литературе он первый, как Троцкий – в политике. Троцкий тоже авантюрист и гений, а ещё фантазёр и чёрный романтик. В лице его что-то ястребиное и дьявольское. Какой же у него гнусный, гримасливый рот! А может, дело не в нём? От сестёр ни звука! Живы ли отец и мать?! Отправил Катерине письмо, гневное. Совершенно невозможная вещь – он писал ей тысячу раз, «а эта дура не отвечала!» Предупреждал её, что письма читаются. Снова подробно писал парижский адрес латинскими буквами. Совсем скоро он будет дома – тяжко сидеть тут и не знать, что там с ними. А Исида! Порхает как бабочка. Всё старается удивить его этой гнилой Европой. Ему домой надо, домой!

Пошёл с ней на банкет в «Карлтоне». Зачем вообще тут находиться, если ему пить нельзя?! Как украшение стола, что ли? Думал уже уходить, когда к их столу подошёл, сверкая очами и сочась любезностью, какой-то мужик. Сергей сплюнул на пол – настоящий жигало. Исида пошла с ним танцевать танго. В её движениях была неприкрытая похоть, столь чудовищно возбуждающая, что постепенно все другие пары остановились и смотрели только на неё и её партнера. Все в зале перестали жевать и следили за ними, затаив дыхание и сжимая в руках бокалы. Танцевал «жигало» профессионально. Исида явно наслаждалась редкой удачей: приятно чувствовать не только ответный огонь, но и попадать в единый ритм. Сергей отворачивался: смотреть не мог. Мэри хотела убежать или залезть под стол, так как невозможно было смотреть на такое без краски на лице. Если бы они прилюдно занимались любовью, это и то не выглядело бы столь развратно и ярко. Со страхом наблюдала за тучей, что росла где-то глубоко, позади глаз Сергея…

Когда Исида вернулась за стол, Сергей крикнул: «Шампанского!» Она, видя, что с ним творится, опомнилась. Быстро ушла в номер. Думала, что Сергей пойдёт за ней. На ходу сказала, чтобы ему не наливали и чтобы вежливо отвели его в номер, если он доставит неудобства…

Видимо, неудобства случились очень скоро, потому что она слышала жуткий шум на лестнице: портье пытались доставить Сергея. На ходу он обзывал их последними словами и требовал шампанского.

Дверь номера захлопнул с треском. Цедя слова, кидал ей в лицо шипящие, цепкие русские звуки. Она отвечала ему тем же. Чувствуя, что готов её ударить, да противно – похотливая старуха, – демонстративно, плавно надел шляпу, накинул пальто и вышел в ночь.

Разумеется, из «Карлтона» их тоже вежливо попросили…

Сандро дал Исиде взаймы свои последние деньги – три тысячи франков. Пили-гуляли они вместе, да и уверен был, что она отдаст. Но Исида вместо этого исчезла вместе с Сергеем.

Несчастный Сандро две ночи спал на скамейке в Тюильри. Где их искать? Париж большой. Кое-как, спрашивая русских официантов в ресторанах, где пообедать ему было не по карману, нашёл Константина Бальмонта. Тот и приютил у себя бездомного имажиниста. Зол Сандро был необыкновенно.

В это время Сергей с Исидой был в Версале. Ах, если б он мог, он пешком бы пошёл в Россию! Немыслимо тосковал по дому. Как глаза закроет – видел только их улицу, низенький дом. Его уже нет. Видел, как торчит на пожарище их старая печка – «верблюдом кирпичным»… Эта ужасная баба только обещать горазда. Где её деньги? Как он сможет снова дом их отстроить? Ведь надеяться больше не на кого. Отец болен, уж не может ничего, по хозяйству только немного. Он, Сергей, кормилец их. От него ждут. Как хотелось ему снова в детство, в далёкую, милую синь. Вся жизнь вихрем пронеслась, всё тщета…

Видимо, Сандро прочитал о них в какой-то газете. В Версаль полетело его гневное письмо с угрозой. Он знал, как сделать Сергею больно. Есть у него нужные связи, есть… Он что думал, пропадёт Кусиков без него с Исидой в Париже? Так и написал: «Тебе это даром не пройдёт. Наворотил тут… Тебя в Россию не впустят!» Хуже этого Сергей ничего и представить не мог. Смутно стал догадываться, что друг Сандро имеет связи куда обширнее и серьёзнее, чем можно предположить по его балаганному нраву. И зачем он писал ему такие откровенные письма с борта теплохода…

Затосковал пуще прежнего. Отправил письмо Толику. Отсюда ему особенно ясно стало, когда он счастлив в жизни был. Тогда, когда их юность и задор, казалось, могли перевернуть мир. Тогда, когда они, повелители дум, хором, непременно вместе, пели эти строки, подняв правые руки к небу и синхронно кружась:

Это было их время, их революция! Не было им равных в мастерстве достать бумагу для типографии и напечатать свои книжки, когда невозможно было выхлопотать даже разрешения. Доходило до анекдотичных ситуаций. Одну из книг – «Звёздный бык» – Сергей напечатал в типографии страшного карательного поезда Троцкого. Там была лучшая бумага – Реввоенсовета. Разумеется, помог Чёрный Яков. В 1929-м Льву Давидовичу припомнили сей факт, о котором он не имел ни малейшего понятия. Сандро Сергея перещеголял: без разрешения использовал типографию МЧК. Им нравилось давать новой власти пощёчины. Такой оплеухой была и «всеобщая мобилизация поэтов, живописцев, актёров, композиторов и всех друзей действующего искусства». Под девизом «Имажинисты всех стран, соединяйтесь!» За неё их вызывали чекисты. А на место предполагаемого сбора пригнали конную милицию. Отважная хулиганская четвёрка била по атрибутике новой власти, как могла… Заказали таблички новых улиц – со своими именами. Всё равно старые добрые названия убирали, заменяя их всякими «Володарскими», «Урицкими» и другими отнюдь не мирными деятелями. Вадим издал сборник «Мы Чем Каемся», в заглавных буквах которого явно читалось МЧК. Тираж уничтожили. Они не плясали под пролетарскую дудку и вместе с тем их не трогали.