Каждый день одно и то же. Сергей так устал… Будто не замечала Исида его мук. Он уговаривал её вернуться в Россию немедленно. Она тянула время, уверяла, что даст ещё несколько концертов – им нужны деньги, чтобы вернуться. Ведь она почти разорена. Сергей кричал, что ему ничего не нужно, чтобы вернуться, он домой пешком пойдёт! Пить стал каждый день, потому что сил не было уже сидеть в четырёх стенах. Этот дом, Париж он ненавидел, Исиду – тоже. Пьяный, крушил всё вокруг. Исида вызвала брата Раймонда – пожить у неё, потому что боялась оставаться ночью одна с Сергеем. Однажды он выбросился из окна, разбив стекло. Отделался царапинами.

Изредка они вместе ходили в гости. Княгиня Голицына, как её здесь все звали, Ами Гуро, встретила их радушно. Исида танцевала, княгиня пела гавайские песни. Мэри, которую Исида прихватила с собой, была в восторге. Неожиданно княгиня сказала, что нашлась великая княжна Анастасия, дочь Николая Романова, и все очень счастливы. Сергей поднял глаза. Да? Да?!! Сердце глухо ударило в рёбра. То, что ему говорили в Москве. Невероятно. Неужели? И где она? В клинике Сен-Мандэ… Ами Гуро как ни в чём не бывало продолжила разговор, перескочив на другую тему. И снова её сочный голос, немного приторный и звонкий. И снова танцы. Сергей с горечью думал, что вот он, круг его общения – все эти бывшие, выкинутые на тёплый парижский берег… Когда окончательно начал сходить с ума от гавайских песен, принялся посматривать на скатерть. Видя тучу над его челом, Исида поспешила проститься с княгиней. Была сказочная летняя ночь. Старинные дома с плотно закрытыми жалюзи, увитые плющом и зеленью цветов балкончики мирно спали. Сергей шёл и орал что есть мочи русские песни, перемежая их своими стихами. Исида не просила его замолчать, понимая, что это невозможно, да и ему так легче…

Успех в Трокадеро у неё был феноменальный. Снова она заставила забыть зрителей о её теле. Совершенно растворила его в танце. Двигаясь, она становилась иной сутью – волной, греческой богиней, дуновением ветерка. Исида смогла дать зрителям свои глаза, чтобы они увидели то, что видит она сама взором своего духа, творя танец. В который раз она подумала, что её любимый Париж, несмотря на всё горе, единственный город на свете, который она может назвать родным. После оваций она попросила парижан жертвовать на голодных детей России. На сцену ворохом легли франки. Сергей ходил в проходах и собирал их, рассовывая по карманам.

Вечером Исида пригласила своих друзей, небольшую группу актёров, скромно отпраздновать успех. Сергей, не увидев ни одного русского лица, ушёл наверх.

Веселье было в самом разгаре, кто-то исполнял сонату Бетховена, когда Сергей ворвался с тяжёлым канделябром в руках. Выругал общество самыми презрительными словами, которые только мог подобрать, – свиными потрохами и солдатским пойлом. Запустил канделябр в зеркало. Ручьём осколков сползло оно на пол. Тупые рыла! Они его разбудили. Он бы продолжил буйствовать, но несколько мужчин, набросившись одновременно, скрутили его. Кто-то из слуг, перепугавшись, вызвал полицию.

Увидев решительных людей в форме, будто сразу сбросил хмель, примирительно бормотал, когда на него надевали наручники:

– Bon azhanbi, bon… Идти с вами…

Исида была в ужасе. Только этого им не хватало! И почему именно сейчас?! Уже утром она выхлопотала разрешение перевести его в психиатрическую лечебницу. Выбрала самую дорогую и престижную, в пригороде Сен-Мандэ, в которой лечились все титулованные и прославленные особы того времени, обитавшие в Париже и занемогшие душевно. Был там и Пьер Луис, автор «Афродиты». А ещё особая пациентка, к которой относились с огромным пиететом, – княжна Анастасия. Сергей не знал названия клиники, куда его привезли. Недавний разговор с Ами Гуро никак не связывался в его представлении с тем, где он очутился. Да и мог ли думать, что вскользь упомянутое пожелание, высказанное ему в МЧК, которое он и не думал реализовывать, вдруг станет явным здесь?

С ним беседовал выдающийся мэтр французской психологии и психиатрии профессор Жене. Вопросы были странные, никак не связанные между собой, какие-то картинки. Всё было очень вежливо и пристойно, но сам факт того, что он находится в лечебнице, не давал Сергею покоя. Он пленник. Все три ночи Исида провела у него. Это ещё больше усугубило и без того мрачное его настроение и озлобленность. Её не должны пускать к нему!

Кушали пациенты в общей столовой, где все были знакомы друг с другом и радостно переговаривались. Журчащая французская речь не смолкала в обеденные часы ни на минуту. Узнав, кто он, к нему подошли знакомиться. Сообщили, что здесь лежит его знаменитая соотечественница, чудом избегшая гибели, многострадальная княжна Анастасия Романова.

Сергей чуть не подпрыгнул: «Где?!!» Во рту пересохло. Ему указали на какую-то девушку. Черты его исказились. Это была не она! В это мгновение он понял, что Анастасии нет на свете. До конца дня он ничего не ел – всё вспоминал и вспоминал, какими ясными очами смотрела на него, её платок – в баню ходить. Чекисты могут быть спокойны… А ночью пришла Исида – требовать от него любви. О, как он ненавидел её!

Был ещё один человек, знакомство с которым облегчило его душевные муки. Русский психиатр, приехавший знакомиться с передовым заграничным опытом в своей области, Пётр Борисович Ганнушкин. Он оказался земляком Сергея, рязанцем. Был несколько грузен, солиден и необычайно спокоен. Взгляд приподнятых уголками глаз завораживал некоей неподвижностью. Он казался бы тяжёлым, если б не проскакивающие изредка в них затаённые искорки. Умный взгляд. Поэт и земляк сразу запал ему в душу. Долго жал ему руку на прощанье после первой встречи. Они сразу нашли тот общий язык, тождество взглядов на жизнь, которое спустя время делает людей большими друзьями. Сергей ни словом не обмолвился про «Анастасию». То, что он был близок к царской семье, не должен знать никто. Но печаль свою о России выплакал. Пётр Борисович сказал: «Мы всё равно нужны ей, России-матушке. И сейчас тем более…»

Через три дня именитый французский профессор вынес Сергею закономерное заключение: «Здоров».

Стоит ли говорить о тех муках оставшихся двух месяцев в Париже! Уже приехав в Германию, Сергей не получил визы в Бельгию и вынужден был снова вернуться в Париж, словно этот город не хотел отпускать его. Исида тогда сильно напугалась, думая, что у неё снова галлюцинация – ей чудился голос Сергея. Но это был он, собственной персоной.

Сергей не дошёл до последней черты – он был уже за гранью. Что-то страшно сместилось в его восприятии жизни. Именно в это время он написал записку Исиде – так, как они переписывались, – русскую речь латинскими буквами: «Milaia Isida, ia ne mogu bolhce. Hochy domoi».

Когда оставались одни, Исида устраивала ему жуткие сцены. Плакала навзрыд, умоляя не возвращаться в Россию. Ей было так провидчески страшно, что ноги слабели. Она опускалась перед ним, обхватывала его колени. Он её толкал:

– Да хватит!

– Серьёжа! Неть! Россия – death, la mort!!! Серьёооожа!!!

– Да не верещи ты! Как же противно ты верещишь! Удаф, удаф! Сам знаю… Только я ведь не могу по-другому. Сидора!!! Мне нужна виза!