отмечал, что каждое подписание смертного приговора причиняло заместителю председателя ВЧК Я. Петерсу физическую боль «в его натуре была большая доля сентиментальности, но он был фанатиком во всем, что касалось столкновений между большевизмом и капитализмом…»[1585].

Сам Петерс мотивировал свое согласие с введением расстрела вовсе не идеологическими причинами: «в течение нескольких месяцев… смертную казнь мы отвергали, как средство борьбы с врагами. Но бандитизм развивался с ужасающей быстротой и принимал слишком угрожающие размеры. К тому же мы убедились, около 70 % наиболее серьезных нападений и грабежей совершались интеллигентными лицами, в большинстве бывшими офицерами. Эти обстоятельства заставили нас в конце концов решить, что применение смертной казни неизбежно…»[1586].

В марте-апреле британский и японский десанты высаживаются в Мурманске и Владивостоке, начинается новое немецкое наступление, а гражданская война постепенно начинает охватывать Юг России. Вместе с ней начинается и «Белый террор», однако большевики более полугода не отвечали на него, делая максимум возможного для того, что бы предупредить перерастание эксцессов, возбужденных революцией и «русским бунтом», в гражданскую войну. Радикализм корниловцев, кадетов и т. д., не представлял для большевиков той угрозы, из-за которой имело бы смысл прибегать к методам террора. «В первое полугодие 1918 г. чрезвычайные комиссии, — отмечает этот факт Ратьковский, — не использовали террор, как оружие политического устрашения противника. ВЧК, обладая чрезвычайными полномочиями, еще не применяла мер, даже отдаленно схожих с террором»[1587]. Об этом свидетельствовали и данные приводимые исследователями того времени (Таб. 8):

Таб. 8. Количество расстрелянных за первое полугодие 1918 г. (до введения «Красного террора»), человек[1588]

Но террор все-таки начался. Почему? — «Террор нам был навязан…, — отвечал Ленин, — нашествием всемирно-могущественной Антанты»[1589]. К словам лидера большевиков можно было бы отнестись скептически, если бы подобные признания не звучали из уст самих интервентов:

В первой половине 1918 г. «террора еще не существовало, нельзя даже сказать, что население боялось большевиков, — отмечал диппредставитель Великобритании в России Р. Локкарт, — Газеты большевистских противников еще выходили, и политика Советов подвергалась в них ожесточенным нападкам… Я нарочно упоминаю об этой первоначальной стадии сравнительной большевистской терпимости, потому, что их последующая жестокость явилась следствием обостренной Гражданской войны. В Гражданской войне немало повинны и союзники, вмешательство которых возбудило столько ложных надежд… Я продолжаю придерживаться той точки зрения, что нашей политикой мы содействовали усилению террора и увеличению кровопролития»[1590].

Именно «размещение союзников в Архангельске послужило предлогом для нового террора», — подтверждал французский посол Ж. Нуланс[1591]. «Жестокости, совершенные над населением, были бы невозможны, — подтверждал с другого конца страны, американский ген. У. Грейвс, — если бы в Сибири не было союзнических войск»[1592].

Можно привести даже точную дату, с которой у большевиков возникла пока только идея «Красного террора» — 25 мая 1918 г. В этот день в глухом глубоком тылу, где за исключением разбоев нескольких мелких банд, и речи не было о гражданской войне и терроре (куда был эвакуирован золотой запас страны и вывезена царская семья), одновременно в трех местах вдоль Сибирской магистрали вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса. Объясняя причину этого мятежа, лидер чехословаков Т. Масарик заявлял советскому наркому Г. Чичерину «Мы, чехословаки любим Россию и желаем, чтобы она была сильной и свободной демократией. Мы были просто лояльны к России и относились корректно к вашему правительству»[1593].

Какую же демократию несли на своих штыках «корректные чешские парни» Масарика и как они «любили Россию»? Об этом свидетельствовал один из их руководителей Гайда, который в воспоминаниях описывал свой боевой путь: В бою за Троицк, было убито около 500 «красных». Под Липягами — до 130 убитых и 1500 пленных. Под Мариинском убито около 300 русских и 600 взято в плен. В боях за Клюквенную убито почти 200 «красных». Под Нижнеудинском «потери большевиков были огромны… Пленных не брали». В сражении у Култука не менее 300 русских было убито и 500 ранено. У Нязепетровска только убитых русских было почти 300 человек. У Мурино (на Байкале) из 12–15 тыс. русских «уцелело очень мало», в плен взято 2500 человек. При захвате ст. Посольская: «Потери большевиков были так велики, что несколько дней подбирали убитых, складывали в вагоны, отвозили в тайгу и закапывали», несколько тысяч было взято в плен. А что делали с пленными? Об этом рассказал участник тех боев белогвардейский офицер капитан А. Кириллов: «В этот момент доложили, что прибыла партия пленных. Гайда, не оборачиваясь, резко и твердо сказал… — «Под пулемет». Партию пленных, где было много мадьяр, немедленно отвели в горы и расстреляли из пулеметов»[1594]. Общее количество жертв белочехов и КОМУЧа летом-осенью 1918 г. только в Поволжье насчитывает, по данным Ратьковского, более 5 тысяч человек[1595].

О том как, чехословаки наводили порядок на захваченных территориях, сообщал представитель чехословацкого национального совета при самарском правительстве Ф. Власак: «В качестве устрашающего средства к запрещению опасного выступления самарских рабочих, среди которых было много симпатизирующих большевикам и ждавших с нетерпением их прихода, я дал указание о создании чрезвычайного суда, единственным приговором его был смертный приговор, приводимый в исполнение через час после вынесения»[1596].

Когда 6 июля 1918 г. самарские железнодорожники в знак протеста против террора и насильственной мобилизации в «народную армию» КОМУЧа собрались на митинг численностью в 600 человек, тут же явился чехословацкий военный комендант города Ребенда с командой и приказал собравшимся немедленно разойтись. Рабочие демонстративно не подчинились приказу. Тогда Ребенда вызвал подкрепление, разогнал сход, многих его участников арестовал, а 20 «зачинщиков» расстрелял[1597].

И это только малая толика «подвигов» чехословацкого корпуса в России, но и это было не самым главным… Главное заключалось в том, что выступление третьей (внешней) силы возбудило надежды реванша, в антибольшевистских кругах. Только и исключительно масштабное вооруженное выступление интервентов и прежде всего в лице чехословацкого корпуса, побудило антибольшевистские силы перейти к активным боевым действиям.

Подобным образом развивались события на Украине. Начало гражданской войне и массовому террору там положили формально нейтральные оккупационные войска Германии, Австрии и Румынии[1598]. Примером их «нейтралитета» может послужить августовское подавление рабочего восстания в Мариуполе, когда было расстреляно свыше 200 человек, а на город наложена контрибуция[1599]. В Рыльске немцами было расстреляно 60 советских деятелей, в Обояни и Путивле — до 130 человек, после взятия Николаева в течение 3 дней — более 5 тысяч человек, Севастополя — 530 матросов и солдат, Юрьева — 119 солдат, Ревеля — 50 солдат и т. д.[1600] Массовые расстрелы вызвали мощное