части своих обязанностей, как всеми правительственными учреждениями, так и органами самоуправления, даже ведомствами православного и иных вероисповеданий. На полицию возлагалось взыскание всяких сборов и недоимок, исполнение обязанностей судебных приставов и участие в следственном производстве, наблюдение за выполнением санитарного, технического, пожарного уставов, собирание всевозможных статистических данных, призрение сирот и лиц, впавших в болезнь вне жилищ и проч. и проч. Достаточно сказать, что проект реорганизации полиции, внесенный в Государственную Думу в конце 1913 года, предусматривал 317 отдельных обязанностей, незаконно возложенных на полицию и подлежащих сложению с нее. Весь этот аппарат и сопряженная с ним деятельность — охраняющая, регулирующая, распорядительная, принуждающая — были изъяты из жизни и оставили в ней пустое место. Кадры милиции стали заполняться людьми совершенно неподготовленными, без всякого технического опыта, или же заведомо преступным элементом. Отчасти этому способствовал новый закон, допускавший в милицию даже лиц, подвергшихся заключению в исправительных арестантских отделениях с соответственным поражением прав; отчасти же насильственно «демократизованными», благодаря системе набора их, практиковавшейся многими городскими и земскими учреждениями. По компетентному заявлению начальника главного управления по делам милиции, при этих выборах в состав милиции, даже в ее начальники, нередко попадали уголовные преступники, только что бежавшие с каторги. Волость зачастую вовсе не организовывала милицию, предоставляя деревне управляться, как ей заблагорассудится»[1504].

В результате к сентябрю «в сущности, даже в столице — в Петрограде царила анархия, — отмечал Глобачев, — Уголовщина увеличилась до невозможных размеров. Ежедневно наблюдались грабежи и убийства, не только ночью, но и среди бела дня. Обыватель не мог быть спокоен за безопасность своей жизни. Население, видя, что помощи от существующей номинально власти ожидать нельзя, стало организовываться само»[1505]. На рост преступности население, пояснял в декабре М. Горький, ответило распространением практики самосудов. «За время революции насчитывается уже до 10 тысяч «самосудов». Вот как судит демократия своих грешников: около Александровского рынка поймали вора, толпа немедленно избила его и устроила голосование: какой смертью казнить вора: утопить или застрелить?»[1506]

«Советская власть… приняла бразды правления от социалистов при весьма тяжелых условиях, — отмечал бывший начальник петроградского охранного отделения ген. К. Глобачев, — Бандитизм, налеты, грабеж среди дня, обычные явления того времени…, многое творилось под флагом разных тайных политических организаций, еще более крайнего направления, нежели стоящая у власти партия большевиков»[1507].

Большевики приступили к делу в первый же день своей революции, 25 октября 1917 г. выпустив Приказ № 1: «Приказываю солдатам и матросам красной гвардии беспощадно и немедленно расправляться своими силами с представителями преступного элемента, раз с очевидной несомненностью на месте будет установлено их участие в содеянном преступлении против жизни, здоровья или имущества граждан».

Впервые большевики применили оружие при разгоне «пьяных погромов», которые захлестнули столицу в первые месяцы после Октября[1508]. Так в ночь на 4 декабря только по Петрограду число массовых винных погромов перевалило за 60. По сведениям Комитета по борьбе с погромами мародерство поддерживалось антисоветскими элементами, в том числе членами кадетской партии[1509]. Обращение Петроградского Совета к населению Петрограда 5 декабря гласило: «Не прикасайтесь к вину: это яд для нашей свободы! Не допускайте разгромов и эксцессов: это смерть для русской революции»[1510].

«Пьяные погромы» были подавлены не столько силой, сколько исчерпанием предмета их возбуждающего. На смену пришли грабежи и убийства, которые стали обыденным явлением в столице. В январе 1918 г. за неделю в городе фиксировалось до 40 случаев убийств[1511]. В Петрограде и Москве зимой 1917/1918 гг. в массовом порядке по выражению В. Лопухина, «раздевали и убивали»[1512]. Столичные газеты пестрели описаниями грабежей и убийств[1513]. И большевики были бессильны что-либо сделать, поскольку, несмотря на победное шествие своей революции, они просто не успевали в столь короткие сроки построить полноценную систему государственной власти на всей территории огромной страны.

«В то время…, — пояснял Гинс, — каждый «совдеп» считал себя независимым от центра и действовал по своему… Троцкий признавал: «Даже губернские комиссариаты в некоторых местах хромают на одну, а то и обе ноги и не имеют достаточного количества компетентных работников и крепких комиссаров…» Аналогичное признание давали и комментарии к официальному изданию советской конституции: «До самого последнего времени на местах советы работали «как Бог на душу положит», и выходило от этого, то, что во многих местах советская власть решала вопросы, в корне противореча центру», «центральная власть не в силах была справиться со своими местными представителями, — отмечал Гинс, — и ограничивалась «товарищеским» порицанием»»[1514].

В провинции самосуды стали повсеместным явлением: в Кубанецкой волости Петроградской губернии на основании декрета крестьяне расстреляла 12 человек за налеты и грабежи[1515]. В Богуницкой волости той же губернии на основании того же документа крестьяне расстреляли — 13 «грабителей»[1516]. Увещевания местных властей ничего не дали. В мае общее количество расстрелянных включая 12 анархистов, составило 28 человек, в большинстве случаев уголовников — грабителей и убийц[1517]. В Деревне Васьево Бегуницкой волости местной властью было расстреляно 13 бандитов использовавших подложные документы[1518]. На Кубани, по сообщениям газет, была совершена публичная казнь 40 человек, из которых шестеро четвертованы. В Евнянском уезде, по постановлению схода, в присутствии всей волости были сожжены на костре четверо грабителей. В Тарнополе на Соборной площади были отрублены головы трем подросткам, уличенным в краже[1519]. В селе Белоярское Барнаульского района были заживо похоронено 3 человека[1520].

Построение новой власти шло постепенно и сопровождалось огромным количеством злоупотреблений. Например, в Петрограде Комитет охраны города и милиция применяли расстрелы, порой основанные на вопиющих злоупотреблениях — реквизициях и вымогательствах[1521]. Подобные случаи всячески осуждались советской властью, на участников самосудов заводились уголовные дела. Постепенно сокращалось и количество организаций имевших право расстрела, некоторые из них упразднялись, например, следственная комиссия в Петрограде. Но окончательно решить эту проблему, отмечает историк И. Ратьковский, в начале 1918 г. так и не удалось.

«Народ изболел, исстрадался, измучен неописуемо, полон чувства мести, злобы, ненависти, и эти чувства все растут соответственно силе своей, организуя волю народа, — писал в отчаянии в январе 1918 г. Горький, — Считают ли себя г.г. народные комиссары призванными выражать разрушительные стремления этой больной воли? Или они считают себя в состоянии оздоровить и организовать эту волю? Достаточно ли сильны и свободны они для выполнения второй, настоятельно необходимой работы?… Окруженные взволнованной русской стихией, они ослепли интеллектуально и морально и уже теперь являются бессильной жертвой в лапах измученного прошлым и возбужденного ими зверя»[1522].

В условиях