– Не приду, – сказала Лава.

– Я знаю, – ответил Сигнум и ушел.

…Лакрима появилась через два дня. Окинула утомленным взглядом Лаву, которая уже собиралась ложиться, прикрыла за собой дверь, присела на ту же поленницу, на которой недавно сидел Сигнум, пробормотала чуть слышно:

– Я уже потеряла пятерых.

– Пятерых послушниц? – спросила Лава.

– Да, – кивнула Лакрима. – Или, думаешь, Сигнум мне подбрасывает горожанок? Но среди горожан тоже потери. Каждую ночь. До сотни мертвых. С разорвавшимися сердцами, повесившихся, вскрывших себе вены. Были и случаи самоподжогов. До полусотни человек пропали. Бродячие псы или еще какие твари разорвали несколько ночных дозоров. Ужас выходит на улицы города каждую ночь. Люди уже и днем не выходят на улицы! Сэнмурвов еще нет, но мурса уже замечали. С алым шарфом на горле. Его зовут Веп. Он слуга Светлой Пустоши. Один из самых сильных. Говорят, что он никогда не захватывал тела. Так или иначе, но и твердость его призрачного тела велика. Один из дворцовых стражников выпустил в него стрелу, и были свидетели, которые уверяли, что стрела попала в Вепа. И торчала в его спине, пока он не дошел до конца дворцового коридора. Там она и упала, когда он растворился. Говорят, что он может насылать корчу…

– Корчу? – не поняла Лава. – Я слышала о белом море…

– Белый мор подвластен едва ли не любому мурсу, – отмахнулась Лакрима. – Он страшен, но с ним можно справиться. А корча… Человек обращается в зверя. В какого угодно. Становится безумным убийцей. Трое из моих послушниц погибли именно от нападения зверей, кто их знает, может быть…

– А еще двое? – прошептала Лава.

Лакрима ответила не сразу, подошла к окну, за которым опять валил снег, обернулась.

– Что тебе еще удалось расслышать?

– Кроме биения? – пожала плечами Лава. – Больше ничего.

– А как тебе спится тут? – спросила Лакрима.

– Плохо, – призналась Лава. – И с каждым днем все хуже. Удушье меня мучит. Как будто камни наваливают на грудь. Я просыпаюсь, но и бодрствуя, чувствую себя все хуже и хуже. Что происходит?

– Не знаю, – мотнула головой Лакрима. – Я видела камни, которые вынимают мастера из второй башни угодников. Они вымазаны кровью. Так, будто башня у оголовка была наполнена ею. Два дня назад я поднималась на фонарь этой башни, кровь есть и там. Она выступает на камнях, словно роса. Я отправила туда на ночь одну из послушниц, облепила ее амулетами, вычертила защитные линии. Утром обнаружила ее мертвой. Она умерла от ужаса, понимаешь? Башня не защитила ее. Башня угодников.

– А еще одна? – прошептала Лава.

– Одна из моих помощниц, – вздохнула Лакрима. – Почти столь же сильная, как я. То же самое. Кровь на стенах. И смерть от ужаса.

– И что я должна сделать? – спросила Лава.

– Ты – ничего, – ответила Лакрима. – Сейчас не то время, чтобы учить тебя магии. Нет лет и месяцев на это. Береги себя, сохраняй ребенка, постарайся выжить. Если Ки уцелеет, все наладится. Сегодня наверх пойду я. Если я не устою, утром отправишься к Сигнуму. Он укроет тебя. Я говорила с ним вчера, он даст тебе кров без каких-либо обязательств. Оставаться здесь нельзя. А мои послушницы уйдут в Уманни. Захочешь, пойдешь с ними.

– Подожди, – замотала головой Лава. – Но что это? Ты – великий магистр! Неужели нельзя узнать хотя бы причину?

– Эта магия мне незнакома, – ответила Лакрима. – Но одно я тебе скажу. Ты видишь эти шесть башен? Слева – четыре башни орденов Земли, Воздуха, Огня и Воды. Это самые древние магические башни в Анкиде. Говорят, что древнее башни Бараггала, от которых остались лишь фундаменты, но они были не только магическими башнями, но и башнями угодников. Левее – еще две башни. Башни ордена Луны и ордена Солнца. Они тоже пусты теперь. Но с ними все иначе. Эти ордена появились позже. Уже после Бараггала. И…

Лакрима замолчала, затем посмотрела на Лаву внимательно.

– Их магистры служат новому императору. А император служит Светлой Пустоши. Это зло, девочка. Они слуги Лучезарного.

– И вы узнали об этом только теперь? – спросила Лава.

– Магия – это магия, – усмехнулась Лакрима. – Она не всегда чиста и прекрасна. Никто из нас не в белых одеждах. Но теперь я думаю, что мы предпочитали видеть то, что хотели видеть. Более того, кичились внутри себя, что мы не такие, как прочие. Что мы древнее. Что мы часть основы основ.

– Так, может быть, вот эти две башни и есть источник беды? – спросила Лава.

– Да, – кивнула Лакрима. – Однако все еще сложнее. Теперь и наши четыре башни – тоже источник беды. Все шесть башен наполняют город ужасом, в котором купается этот самый Веп! И именно они разрушили первую башню угодников. Теперь они пытаются сделать то же самое со второй башней.

– И это нельзя остановить? – прошептала Лава.

– Мы продержимся еще одну ночь, – сказала Лакрима. – Я буду наверху, чтобы не дать этой башне рухнуть. Мои послушницы, да и ты, все останутся в своих комнатах. Дышите. Вы моя поддержка, даже не зная об этом. Если меня не станет к утру, ты все знаешь. Если я выживу, мы все равно уйдем. Наши вещи уже собраны, подводы даст Сигнум. Он верит, что сможет укрыться в замке. Я не стала его разубеждать.

– Зачем это Светлой Пустоши? – спросила Лава. – Я подумала… Когда началось это биение и небо посветлело, я подумала, что все завершается. Нет, я видела эти смерчи в Кируме, наверное, что-то продолжается в Светлой Пустоши, но зачем ей Эбаббар? Он ведь был за ее границами?

– Бешеная собака кусает не потому, что она голодна, – ответила Лакрима, подходя к двери, – а потому, что у нее есть зубы и злоба. Я буду слушать всю ночь. Может быть, мне удастся что-нибудь услышать.

…Каждый приближающий Лаву к сумеркам час казался ей ожиданием собственной гибели. Страх подкрадывался незаметно и смыкался кольцом на макушке. Когда за окном начало темнеть, ее уже трясло. Вскоре, как было и в предыдущие ночи, комната начала наполняться ужасом. Но в этот раз его почти можно было пощупать. Лаве даже казалось, что упругие языки тьмы сплетаются вокруг ее ног, и кровь каплями повисает на древних сводах. И само здание словно начало поворачиваться вокруг нее, закручиваться, потрескивать каменной кладкой, корчиться от боли. И когда уже Лава и сама хотела кричать от боли, откуда-то изнутри строения, сверху, снизу донеслись голоса. Женщины пели, протяжно и громко, но пели что-то неясное, непонятное, только некоторые слова казались знакомыми, но завораживала сама мелодия, которая словно обволакивала и давала силы.

«На каламском, – узнала несколько слов Лава. – На древнекаламском. Значит, древнее заклинание. Надолго ли его хватит? Но я больше так не могу».

Пользуясь передышкой, Лава оглянулась, удивилась, почему ее крохотная комната кажется большой, почему горящие лампы не разгоняют мглу и отчего ее постель, словно качели, дрожит и шевелится лишь от ее взгляда. Испугавшись, что ужас накатывает снова, она вдруг решила спрятаться, спрятаться хотя бы до утра, потому что в этом ужасе и биение уже было не стуком ее сердца, а она сама обратилась в бронзовый язык огромного колокола и теперь билась всем своим телом о каменные стены башни угодников Эбаббара.