Это верно. Войско скоттов приложило отчаянные усилия, чтобы проломить мою стену щитов, но сперва попалось в вырытые нами ямы, а потом их ошеломили потери. В кабаньи клинья встали их лучшие, самые свирепые воины, теперь большинство из них были мертвы, и остатки воинства Константина осторожничали, ограничиваясь угрозами, но не спешили снова попытаться проломить нашу стену.

Мои люди, воодушевившись успехом, дразнили врагов и приглашали прийти и умереть. Я видел в задних рядах Константина, верхом на сером коне и в ярко-синем плаще. Король смотрел в нашу сторону, но бросить людей вперёд не пытался. Как я догадывался, он хотел прорваться сквозь мою стену и доказать Анлафу, что его войско может выиграть битву без помощи диких норвежцев Ирландии. Однако попытка не удалась, и армия скоттов понесла большие потери.

Ту же осторожность, что и скотты, проявляли и остальные воины Анлафа. Не сумев пробиться ни через моих людей, ни сквозь гораздо более многочисленное мерсийское войско, они держались теперь вне досягаемости наших копий. Да, они кричали, некоторые пытались атаковать и сразу же отступали, когда мерсийцы отбивали атаку. Град стрел утихал, стороны обменялись лишь парочкой копий.

Первая атака была яростной, как я и ждал, но отпор как будто лишил врага куража, и, едва начавшись, битва замерла на всём протяжении стены щитов, что казалось мне очень странным. Первое столкновение стен щитов — это обычно самый жестокий момент боя, где яростно звенят клинки, а противники пытаются одолеть друг друга, прорываясь сквозь ряды неприятеля. Эта первая стычка жестока, поскольку гонимые страхом люди пытаются побыстрей с ней покончить. А после, когда первый порыв, не достигнув успеха, спадает, а стена щитов не пробита, нападавшие делают шаг назад, чтобы собраться с духом, выработать план новой атаки и снова идут на приступ. Но в этой битве враги врезались в нас, не сумели сломить и поспешно отступили, явно чего-то ожидая вне досягаемости наших копий.

Они ещё угрожали нам, оскорбляли, но не стремились начать вторую атаку. Потом я заметил, что враги постоянно поглядывают направо, на пологий склон, где по-прежнему медлили грозные норвежцы Анлафа.

— Он совершил ошибку, — произнёс я.

— Константин?

— Анлаф. Он рассказал воинам о своем плане, и они не хотят умирать.

— Кто не хочет? — спокойно переспросил Финан, но, похоже, всё же заинтересовался.

— Все те люди, — я махнул саксом в сторону застывшей вражеской стены щитов. — Они знают о планах Анлафа победить с помощью норвежцев на правом фланге. Тогда зачем им погибать до этой атаки? Они ждут, пока она посеет в нас панику и сломит, тогда и сами снова нападут. Хотят, чтобы норвежцы выиграли битву за них.

Я был уверен в своей правоте. Неприятеля убедили, что норвежцы Анлафа, грозные ульфхеднары из Дифлина, которые выигрывали битву за битвой, расколют левый фланг Этельстана, и это уничтожит всю нашу армию. И теперь враги дожидались, когда это произойдёт, не желая погибать прежде, чем бойцы из Дифлина добудут для них победу. Над долиной по-прежнему стоял шум. Орали тысячи воинов, грохотал большой барабан, но не слышалось настоящих звуков сражения — криков, звона клинков, ничего такого. Этельстан отдал нам приказ не идти в атаку, а защищаться, стоять на месте и удерживать неприятеля, пока он не сломит свой строй. До сих пор наша армия исполняла этот приказ.

Кое-где ещё звенели мечи — там, где враг набирался храбрости для атаки и случались короткие стычки, но стена Этельстана держала строй. Если ее кто-то и сумеет прорвать, то только люди Анлафа, и всё войско неприятеля дожидалось этой яростной атаки, но норвежцы Анлафа ещё оставались в сотне шагов от левого крыла армии Этельстана. Вероятно, Анлаф сам сдерживал их, надеясь, что Этельстан ослабит незадействованное крыло, усилив свой центр, но этого не произойдёт, если не случится какой-нибудь беды с мерсийским войском. Значит, думал я, Анлаф скоро бросит в бой своих ульфхеднаров, и тогда сражение возобновится.

И тут Торольф решил, что способен выиграть бой.

Эгиль, как и я, находился позади войска, командовать стеной щитов он поставил брата. Они разгромили один кабаний клин, оставив перед собой кучу окровавленных тел, и теперь скотты, стоявшие напротив, ограничивались оскорбительными выкриками, но свои тела к этой куче добавлять не желали. Их стена щитов сжалась, и не только из-за того, что часть воинов погибла в первой атаке, но и потому, что стены щитов склонны смещаться вправо. Когда сближаешься с врагом, и мечи, копья и топоры так и ищут щели между щитами, невольно жмешься вправо, чтобы тебя прикрыл щит соседа.

Скотты так и сделали, открыв небольшой проем в самом конце своего строя, рядом с оврагом, по которому бежала река. Шириной просвет был всего в два-три шага, но туда-то и устремился Торольф. Он побил всех лучших воинов, каких мог выставить против него Константин, и теперь увидел шанс обойти врага с фланга. Если бы он сумел провести людей через эту щель, ударить во фланг и расширить проход, то напал бы на скоттов с тыла, посеяв панику, и стена начала бы распадаться.

Торольф не спросил ни Эгиля, ни меня, просто двинулся вместе с кучкой лучших своих людей к правому флангу, подобрался к стене щитов и стал дразнить скоттов, вызывая любого сразиться с ним. Не решился никто. Торольф выглядел устрашающе — высокий и широкоплечий, из-под блестящего шлема, увенчанного орлиным крылом, виднелись нависшие брови. Он держал щит с орлом, гербом их семьи, а в правой руке сжимал любимое оружие — тяжёлую боевую секиру на длинной рукояти, которую звал Кровопийцей. Шею Торольфа украшало золото, на массивных предплечьях сияли браслеты, и он выглядел тем, кем и был — знаменитым норвежским воином.

Проходя вдоль шеренги скоттов, он внезапно повернулся и бросился в брешь, крикнув своим людям, чтобы следовали за ним. И они подчинились. Первого же воина Торольф уложил, нанеся Кровопийцей такой мощный удар, что топор сбил щит вниз и вонзился врагу в шею, разрубив до самого сердца. Торольф с рёвом побежал дальше, но его секира застряла в ребрах первой жертвы, и тут копье ударило его в бок. Торольф вскрикнул от гнева, и крик перешёл в вопль — он споткнулся, а подходили всё новые скотты.

То была часть резерва армии Константина, и король поспешно их выдвинул. Разили копья, мелькали мечи, и Торольф Скаллагриммрсон погиб возле самого берега — кольчугу разрубили и проткнули, кровь стекала в заросли камыша у бурлящей воды. Первый скотт, пронзивший Торольфа копьем, вырвал из его руки Кровопийцу, замахнулся и с такой силой рубанул по щиту следующего норвежца, что тот свалился в овраг. Скотты забросали его копьями, и он скатился в реку, где под весом кольчуги тело сразу ушло под красную от крови воду.

Те, кто следовал за Торольфом, в спешке отступили, и теперь настала очередь скоттов оскорблять и насмехаться. Убивший Торольфа копьеносец размахивал Кровопийцей, вызывая нас на смерть.

— Этот мой, — сказал Эгиль, когда я подошёл к нему.

— Сожалею, — произнёс я.

— Он был славным воином. — В глазах Эгиля стояли слёзы. А потом он извлёк Гадюку, свой меч, и указал на скотта, похвалявшегося секирой Торольфа. — Он мой.