Должна же я убедиться, что правильно его поняла.

Хозяин магазинчика сосредоточенно обдумывает мои слова.

– Я такого не слыхал, но кто его знает, за весь мир разве можно сказать? В наши края она не возвращалась, и довольно для нас.

Поблагодарив его за хорошие новости, я выхожу на улицу, как в дурмане.

В памяти всплывает последний разговор с Мором.

Я сдаюсь, сказал он и снял корону.

К этому времени он уже остановил лихорадку.

Я заявлял права на весь мир, но потерял тебя – единственное, чего по-настоящему желал.

Почему он ничего мне не сказал? Думал, что я следила за новостями по телевизору, что узнала о всеобщем исцелении и все равно решила уйти?

Эти мысли грызут меня, выедают изнутри. Потому что я до сих пор люблю Мора, а он, исправив содеянное, полностью оправдав себя в моих глазах, ушел теперь уже навсегда.

К тому времени, как я добираюсь-таки до Уистлера, своего родного городка, мне удается услышать множество рассказов, в том числе, и из первых рук, чтобы окончательно поверить в невозможное.

Мессианская лихорадка, в самом деле, исчезла невесть куда в считаные дни.

Вот просто раз – и испарилась, и всадник вместе с ней. Я стараюсь не думать об этом. Сердце и так ноет.

Узнаю, что многие, так же, как я, не поверили добрым вестям – по крайней мере, сразу. Должны были пройти недели, пока у людей забрезжила надежда на то, что мессианская лихорадка и в самом деле позади, и что всадник больше не покажется.

Тогда пришла и другая надежда – так уж странно устроены люди – что все остальное тоже вернется и будет, как раньше. Что появится электричество, снова можно будет заряжать аккумуляторы, а там, глядишь, и интернет удастся наладить.

Эти ожидания не оправдались.

Мир так и не стал прежним. Сомневаюсь, что это вообще когда-нибудь произойдет.

Теперь, когда я была одна, без всадника, никто не узнавал во мне его заложницу. Хотя когда-то были опубликованы несколько нечетких фотографий, никому в голову не пришло связать их со мной.

Когда я добралась, наконец, до дома, меня встретили, как героиню – женщину-пожарного, которая не побоялась восстать против всадника, девушку, которую все давным-давно успели похоронить.

Папа долго-долго не может выпустить меня из объятий, а мама рыдает в голос. Я что-то лепечу, как маленькая, и не могу поверить, что вижу их обоих живыми и невредимыми.

Лихорадка их не достала.

Наше воссоединение необыкновенно трогательно и забавно, и прекрасно – Господи, до чего же я люблю своих родителей.

На пожарной станции первым меня замечает Люк. На его лице такой шок – почти до смешного.

– Твою бабушку через семь гробов – Берн! – он вскакивает, едва не опрокинув стул, на котором сидел. – Живая!

– И ты живой!

Это так классно – увидеть его после всего, что было. Он здорово похудел, и это меня не удивляет. Пережить канадскую зиму в период после Появления Всадников достаточно трудно. А пережить лютую зиму в необитаемой глуши почти невозможно. Именно туда подались он и остальные, чтобы избежать лихорадки.

Крики Люка привлекают внимание, вокруг нас собираются остальные – меня обнимают, хлопают по спине. Среди прочих я вижу Феликса. Все они спаслись, все, кроме…

– Бриггс? – я ищу его глазами.

Наверное, у него сегодня выходной.

Все вокруг меня затихают.

– Он не выжил.

– Но… как же так?

Радость блекнет. Это же я должна была сыграть в ящик, а не он.

И у него было полно времени, чтобы эвакуироваться.

– В больнице рук не хватало. Он и решил вернуться, чтобы помогать больным.

И из-за этого умер сам.

Чем больше я осматриваюсь, тем больше обнаруживаю отсутствующих.

– Кто еще?

– Шон и Рене. Блейк. Фостер.

Как много.

– Все погибли на боевом посту, – поясняет кто-то.

Можно было бы догадаться. Ликвидаторы всегда отдают свои жизни за других.

Мне сейчас очень скверно, очень не по себе. Это должна была быть я. Десять раз я.

Мор остановил из-за тебя лихорадку, шепчет в голове тихий голос. Конечно, эта мысль приносит свою, особую боль.

– Как ты ухитрилась удрать от всадника? – спрашивает Феликс.

Все ждут ответа, глядя на меня.

Я боялась этого вопроса с тех самых пор, как поняла, что в Уистлере есть выжившие. Чтобы ответить правдиво, нужно было бы рассказать слишком много, и я даже не знаю, о чем можно сказать, а что лучше утаить.

Так что я решаю упростить ответ до предела.

– Всадник… проявил ко мне милосердие.

Как ни трудно поверить, жизнь возвращается в обычную колею. Нормальную по меркам нашего времени.

Я снова поселяюсь у себя, хотя сначала долгих несколько недель перетаскиваю к себе в квартирку свои вещи. Их забрали оттуда родители, сочтя меня мертвой.

Разве можно встретить всадника и остаться в живых?

После возвращения мне приходится отвечать на множество вопросов, которые интересуют всех вокруг. Очень много вопросов.

Как ты выжила после встречи с всадником?

Где была все эти месяцы?

Куда тебя занесло, и почему ты так долго не возвращалась домой?

Большинство я кормлю выдумками. Тем, кто мне близок, рассказываю полуправду. В какой-то момент понимаю, что не могу больше скрывать, что правда задушит меня насмерть, если не рассказать.

Но даже тогда я не могу открыть всего – например, того, как я полюбила чудовище, или как, в конце, он спас все наши бренные жизни. Как я читала ему стихи и чувствовала, что он меняется, превращаясь из монстра в человека.

Я не могу избавиться от чувства одиночества, которое поселилось в душе. Впервые я почувствовала его по дороге домой, ночуя в брошенных домах и делая многокилометровые марш-броски на лыжах по снежной целине. А теперь, когда я дома, оно, кажется, обступает меня со всех сторон. Я тону в своем одиночестве, и сколько бы людей ни было вокруг, это не помогает.

Но даже это не идет ни в какое сравнение с ужасающим ощущением неприкаянности оттого, что я не подхожу к старой жизни, что вокруг все другое, чужое. Словно пытаешься забить квадратный колышек в круглую дыру. Мне от этого очень плохо, но в других местах уж точно не лучше. Так что я продолжаю существовать в своей облезлой халупе, каждый день таскаюсь на пожарную станцию и притворяюсь, что все в порядке, хотя на самом деле ничего не в порядке.