Лицо Мора меняется, в нем появляется ожесточенность.

– Я не должен был тебя отпускать. Нужно было выслушивать тебя, разговаривать с тобой, бороться за тебя. Только сейчас я начал понимать, насколько сложны люди.

Сердце колотится, как ненормальное. В жилах начинает пульсировать надежда, и это до чертиков пугает, потому что главное, что делает надежда – готовит нас к разочарованиям, а я не уверена, что смогу справиться с еще одним из них.

– А лихорадка – она ушла насовсем? – спрашиваю я.

Мор печально улыбается.

– Сара, болезни будут всегда, болезни, победить которые не в моих силах. Но моя лихорадка никогда больше не поразит никого из смертных. Я… исполнил свое предназначение, – снова повторяет он эти непонятные слова.

И снова они наполняют меня странным трепетом.

Я опускаю закатанные рукава рубашки.

– Что с тобой будет теперь, когда ты завершил свою миссию?

Я могу гордиться собой: голос даже не дрогнул, зато тело начинает бить дрожь.

С таким наплывом чувств почти невозможно справиться. Во мне бурлит дикая смесь: волнение, тревога, страх. Но в первую очередь страх, страх за моего всадника. Я ведь ни разу не интересовалась, а что будет с ним, если он откажется сеять мор вокруг себя.

А надо было, наверное.

Синие глаза Мора пронзают меня насквозь.

– Пойдем со мной и узнаешь.

Боль в груди усиливается, но теперь она другая – что-то среднее между болью и радостным предвкушением.

– Между нами так много всего, – говорю я. Столько непреодолимых препятствий. Он очень нужен мне, без него я не могу, но, кажется, он – то единственное, чего у меня не может быть, даже после того, как исправлены все ошибки.

Подойдя ближе, Мор преодолевает разделявшее нас расстояние. Бережно взяв меня за руки, смотрит вниз, на побелевшие костяшки моих пальцев.

– Возможно, я больше не могу зваться Мором Завоевателем, но я буду бороться за то, что мне дорого, а дорога мне ты, – он поднимает на меня глаза. – Скажи, что я тебе тоже нужен.

Я стою на краю обрыва. Все, что от меня требуется, это сделать один шаг, и тогда все может измениться. Все изменится.

Он сжимает мне руки.

– Вернись ко мне, – продолжает он. – Читай мне По и Байрона, Дикинсон и Шекспира. Рассказывай мне ваши человеческие истории, делись своими воспоминаниями. Давай мне пробовать свою еду и угощай вашим вином. Позволь заниматься с тобой любовью и до рассвета обнимать тебя. Поделись со мной своей жизнью.

Я стою, застыв в странном оцепенении, все еще уверенная, что мне все мерещится, что Мор – это видение, которое преследует меня. И что я вот-вот проснусь.

Мор берет мое лицо в свои руки, как чашу.

– Я ошибался – насчет человечества. И ошибался насчет тебя. Прости меня.

Я крепко зажмуриваю глаза, чтобы снова открыть. Мор все еще здесь, на месте, он не исчез и смотрит на меня невыносимо грустными глазами.

– Вернись ко мне, Сара, – повторяет он. – Пожалуйста.

Это проклятое слово.

Мир расплывается, потому что глаза наполняются слезами.

– Я все равно когда-нибудь умру, – шепчу я.

Он кивает.

– Я знаю.

– Тебя это не пугает?

Он проводит большим пальцем по моей щеке.

– Сара, мне неизвестно, сколько минут впереди у тебя или у меня, но я знаю, что хочу провести их с тобой.

Сердце так и норовит выскочить из груди.

Я смотрю в его лицо, это ангельски-прекрасное лицо с печальными, серьезными глазами. Он и впрямь мог бы быть ангелом – а может, он и есть ангел, если они вообще существуют. Мне это неизвестно. Мне много чего неизвестно, зато я точно знаю, что радость – странная штука, и мне сейчас радостно рядом с ним так же, как бывало сотни раз, в сотни разных маленьких мгновений, нас объединяющих.

Я обхватываю его запястье.

– Раз уж ты больше не Мор Завоеватель, то как мне тебя называть?

Он улыбается застенчиво и робко.

– Любимый – мне понравилось, как это звучит.

– Хорошо, любимый, – говорю я, видя на его лице едва уловимый намек на улыбку, – все минуты, какие мне остались, теперь твои. Я – твоя.

Бывают такие моменты, когда происходящее просто не укладывается в голове. Глаза моего всадника все равно печальны, как будто надежда оставила его еще где-нибудь в штате Вашингтон. Но вот он осознает, и весь его облик мгновенно преображается.

Светлеет взгляд, взлетают брови, а потом на лице расцветает улыбка, которая может затмить солнце.

Он наклоняется и касается моих губ, и этот поцелуй – одновременно конец и начало.

Хотелось бы мне сказать, что с той минуты у нас началась прекрасная, волшебная сказка. И приличнее было бы не уточнять, как я схватила этого неземного красавца Мора за грудки, потащила его в спальню и повела себя, словно грязная потаскушка – каковой я, видимо, являюсь.

Хотелось бы рассказать вам тысячу всяких выдумок, чтобы приукрасить правду об этой ночи, но тогда это будет история какой-то другой женщины.

Поцелуй, не успев начаться, перерастает из нежного в страстный, отчаянный. Он – мой кислород, я месяцами не могла вздохнуть полной грудью.

Я пытаюсь расстегнуть на нем рубашку, но пальцы так дрожат от счастья, и радости, и адреналина (черт-бы-его-побрал-этот-адреналин), что у меня ничего не выходит.

Мор вжимает меня в стену и обнимает меня.

– Я так по тебе скучал, – говорит он между поцелуями. – Любовь невыносима, когда ей что-то мешает.

Но, чудо из чудес, нашей любви ничто не помешало. Она могла выжигать нас изнутри, но в итоге не превратила в монстров. Она остановила Мора и не дала ему уничтожить мир, она придала мне сил, чтобы уйти от него, когда он повел себя недостойно.

И, в конце концов, она вернула его мне.

Я снова дергаю за пуговицы, пока всадник снимает рубашку с меня. Остальная одежда летит в разные стороны по дороге в спальню.

Здесь темно, только слабо мерцает масляная коптилка, и светятся таинственные письмена на моем всаднике, которые, кстати, ничуть не потускнели.

Я почтительно прикасаюсь к ним, когда он укладывает меня на кровать.

– Они по-прежнему на своих местах, – говорю я.

Он прокладывает быстрыми поцелуями дорожку от моего рта, вверх по щеке, потом к уху.

– Конечно, на месте, Сара. Не могли же они вот так просто встать и уйти.