Положение было угрожающим, в особенности потому, что, как было хорошо известно, недавние события сильно расшатали дисциплину в армии и флоте Франции. Кульминация наступила весной 1792 г. Поведение австрийского правительства показалось Законодательному собранию таким двусмысленным, что законодатели направили австрийцам официальное требование: пусть те откроют свои намерения. Молодой император Франциск II (племянник Марии-Антуанетты)[160] в ответ откровенно потребовал возмещения убытков для обиженных немецких правителей (претендовавших на некоторые феодальные права в Эльзасе) и восстановления старого режима на той основе, которую предложил Людовик XVI перед падением Бастилии. На это Франция могла дать только один ответ, если не желала признаться, что из-за внутренних неурядиц выпала из списка великих стран Европы. И 20 апреля 1792 г. Людовик XVI, появившись перед депутатами, попросил их объявить войну Австрии. Его просьбу сразу же поставили на голосование, и против нее были только семь депутатов. Так началась борьба, которая продолжалась – с небольшими интервалами, больше похожими на перемирие, чем на мир, – двадцать три года, до битвы при Ватерлоо.

Во Франции были две партии, желавшие войны, но причины для этого у них были совершенно разные. Мария – Антуанетта и придворная партия, видимо, рассчитывали, что или враги страны пойдут походом на Париж и революция потерпит крах, или, по меньшей мере, военные победы французов принесут королю такую славу, что его положение станет прочнее. Жирондисты тоже были за войну. Они справедливо считали, что борьба с иностранным врагом создаст внутри страны такое движение, которое поможет им устранить монархию. Мира желали только крайние якобинцы. Им казалось, что война сделает короля диктатором и вся тяжесть этой диктатуры ляжет на низшие слои населения. «Кто страдает на войне? – писал Марат. – Не богач, а бедняк, не знатный офицер, а бедный крестьянин».

Уже было очень много признаков полного разрыва между королем и его законодателями. Законодательное собрание приняло постановление об изгнании из страны священников, которые отказались принять присягу на верность новому порядку. Король наложил на этот документ вето, и согласно конституции он имел право так поступить. Предложенный закон был, несомненно, суров, а возможно, жесток, но народ считал, что все неприсягнувшие священники – агенты мятежников. Королеву обвинили в том, что это она остановила принятие закона, и парижане стали громко ругать за это Австриячку и Мадам Вето, как они прозвали Марию-Антуанетту. Кроме того, Людовик безуспешно старался найти министров, которые были бы приемлемы для господствующих фракций Законодательного собрания и в то же время могли последовательно и твердо управлять Францией. Найти таких людей было невозможно. Если кандидат нравился большинству депутатов, он не мог всерьез поддерживать конституцию. Если он не поддерживал конституцию, он, конечно, был неприемлем для короля и позволил бы стране катиться к хаосу. Казна была в худшем состоянии, чем когда-либо. Неккер уже давно ушел в отставку, безнадежно утратив доверие. Вероятно, социальный взрыв произошел бы в любом случае, но война с другими странами ускорила его.

Пруссия быстро и своевременно заключила союз со своим старым врагом Австрией. В Вене и Берлине сильно проклинали Французскую революцию и очень беспокоились о Марии-Антуанетте. Но, правду говоря, в обеих столицах также прекрасно понимали, что Франция покончит с ней, как с угрозой для соперников. Французская армия была в самом жалком состоянии. На бумаге в ней числились 300 тысяч человек, но дисциплина ослабла. Многие офицеры были уволены или бежали из страны. Солдаты совершенно отбились от рук. Численность маневренных и боеспособных войск была не больше 82 тысяч человек. Против них герцог Брауншвейгский (известный своим военным талантом полководец Фридриха Великого) готовился двинуть намного превосходившие их числом отборные войска. К счастью для французов, союзники двигались очень медленно и, вместо того чтобы смело нанести удар по Парижу, старательно уничтожали крепости на границе. Однако французы про игрывали практически все сражения. В некоторых случаях они не просто потерпели поражение, а бежали в постыдной панике. Везде – в армиях, в провинциях, в Париже – раздался крик отчаяния: «Нас предали!» Якобинцы немедленно заявили, что придворные в Тюильри молятся, чтобы союзники вошли в Париж и привели с собой всех дворян-эмигрантов с их планами мести. Легко возникали предположения, что эти вероломные монархисты не ограничиваются в своих предательских действиях только желаниями и молитвами. Эта военная неудача уничтожила последнюю реальную возможность сохранить монархию и конституцию 1791 г.

Рассказ о последних днях французской монархии не будет долгим. По мере того как положение на фронтах ухудшалось, положение Людовика XVI становилось все более безвыходным. Если не он, то его королева была предательницей. В марте 1792 г. она послала австрийскому двору письмо, в котором кратко пересказала план боевых действий французской армии. Когда известие о катастрофе достигло Парижа, волнение в городе усилилось, и 20 июня горожане устроили бурную демонстрацию перед дворцом. Она кончилась тем, что толпа самого отвратительного сброда ворвалась в королевские покои, натянула Людовику на голову красный «колпак свободы» и очень грубо и фамильярно повела себя с королевой и дофином. Король и королева своим мужественным и достойным поведением не дали совершиться погрому, в конце которого их могли бы линчевать. Лучшие из французов сразу же заступились за короля. Почтенные и умеренные люди поняли, что всей стране угрожает анархия, если ее правителей можно так оскорблять. Лафайет вернулся из армии и потребовал наказать якобинских агитаторов. Но Мария-Антуанетта и придворные явно старались ускорить свой путь на эшафот: они не могли простить Лафайету и его собратьям-либералам участие в первой революции – в событиях 1789 г. Они высокомерно отказались от помощи, которую он предложил. Лафайет стал почти бессильным человеком с плохой репутацией, которого ненавидели якобинцы и отвергли роялисты. С печалью в душе он вернулся к своей армии и больше не вмешивался в ход событий[161].

Теперь жирондисты громогласно заявляли в Законодательном собрании, что королю следует отречься от престола. Почему австрийцы с пруссаками идут вперед? «Потому, – кричал с трибуны Бриссо, – что всего один человек, тот человек, которого конституция сделала своим главой и которого коварные советники сделали ее врагом [парализовал ее]!.. Вам говорят, чтобы вы боялись королей Венгрии и Пруссии. А я говорю, что главное войско этих королей – при его дворе и сначала мы должны подчинить этот двор!.. В этом разгадка нашей точки зрения. Источник болезни – там, и именно к нему надо применить лекарство».