После таких подсказок Законодательное собрание 11 июля проголосовало за декларацию, в которой было сказано: «Граждане! Отечество в опасности!», и сделало несколько попыток массового набора солдат, чтобы остановить захватчиков. Появились также явные признаки подготовки в Париже военных операций против врагов, находившихся гораздо ближе, чем иностранные армии. Однако самый губительный удар монархии нанес тот, кто называл себя ее другом. Прусская армия 28 июля выступила из Кобленца. Ее командующий, герцог Брауншвейгский, в минуту полнейшего безумия или безрассудства опубликовал от имени Австрии и Пруссии манифест[162], в котором объявил, что вступает на землю Франции, чтобы спасти короля из плена. Дальше было сказано, что жители городов, которые «посмеют обороняться», сразу же будут наказаны как мятежники, а их дома будут сожжены; что военный трибунал покарает всех солдат Национальной гвардии, если город Париж не вернет королю полную свободу, и, наконец, в случае нападения на королевский дворец государи вторгшихся стран примерно покарают французскую столицу: «подвергнут население Парижа военной казни, а Париж полностью уничтожат».

Такого манифеста было достаточно, чтобы все французы пришли в отчаяние. Историк, чьи родители пережили эти дни гнева, написал: «Во всей Франции, от одного ее конца до другого, было лишь одно желание и один крик: сопротивляться! И любого, кто не присоединился бы к этому крику, посчитали бы виновным в непочтении к родине и святому делу независимости»[163]. С той минуты, как несколько экземпляров этого ужасного документа достигли столицы, неясным оставался лишь один вопрос: каким образом падет монархия?

Некоторые из жирондистов, вероятно, еще были готовы верить, что «нравоучения и уговоры» заставят Людовика отречься, но так не думали более пылкие члены их фракции и так не думали сильные якобинцы. А 20 июля в Париж вошла колонна из 113 смуглых от природы и черных от грязи людей, которые «знали, как надо умирать»; они волокли за собой две пушки. Это были марсельцы – добровольцы Национальной гвардии Марселя, которые четыре недели с трудом добирались из своего южного портового города у моря до столицы, чтобы спасти народ и покончить с правлением Австриячки. Они пели гимн, который был сочинен в Страсбурге Руже де Лилем как «Песня Рейнской армии», но теперь сильные и решительные марсельцы сделали его своей боевой песней. Вскоре весь Париж запел, а потом и вся Франция запела эту «Марсельезу» – самый страстный и воодушевляющий из всех государственных гимнов, а из всех боевых песен наиболее способную заставить сильных людей идти вперед, чтобы победить или умереть. Перед приходом марсельцев Законодательное собрание обсуждало вопрос, как мирным путем положить конец монархии. Теперь радикалы ускорили развязку.

Марсельские добровольцы стали ядром их боевых отрядов. Дантон и его друзья неутомимо вели агитацию в бедных кварталах Парижа. Значительная часть Национальной гвардии перешла на сторону радикалов. Петион, мэр столицы, тоже был на стороне мятежников. Многие респектабельные люди по-прежнему желали королю добра и, в сущности, предпочли бы оставить его у власти; но очень немногие из этих достойных людей горячо желали умереть ради сильно опорочившей себя монархии. К тому же их останавливали слухи (не совсем лишенные основания), что во дворце есть изменники, и ясное понимание того, что скоро иностранные враги могут пойти на Париж. Против этих людей были радикалы, точно знавшие свою цель, лишенные страха и сомнений, не страдавшие от угрызений совести.

Их замысел был осуществлен 10 августа. Коммуна (городское правительство) Парижа была в руках революционеров. Комендант дворца, по фамилии Манда, был верным защитником короля, но, кроме королевских телохранителей-швейцарцев (примерно 800 человек), было очень мало войск, на которые он мог бы положиться. Когда стал приближаться решающий момент, мятежники похитили коменданта, а потом жестоко убили его. Так слабые защитники короля остались без командира. На рассвете грозная толпа собралась перед дворцом Тюильри. Опасаясь за себя, король и его семья укрылись в зале Законодательного собрания и провели этот несчастнейший день в маленькой комнате для репортеров. Уже в отсутствие короля во двор ворвался марсельский батальон, а вслед за марсельцами – остальные участники восстания. Швейцарские гвардейцы были иностранцами; их не интересовали споры одних французов с другими, но они честно хранили верность хорошо платившему им королю. Вскоре прозвучал первый залп. Швейцарцы были хорошо обученными пехотинцами; они отступили из двора, а потом начали вести смертоносный огонь из окон дворца. Молодой офицер, наблюдавший за этим боем, считал, что, если бы швейцарцы имели хорошего командира и если бы им было разрешено продолжать сопротивление, они полностью подавили бы восстание, по крайней мере в тот момент. К его мнению стоит прислушаться, потому что его звали Наполеон Бонапарт. Но звуки выстрелов приводили Людовика в ужас. Он не был уверен, что швейцарцы смогут сопротивляться; его сердце разрывалось при мысли, что он убивает своих соотечественников. И король приказал своим телохранителям прекратить стрельбу. Некоторым швейцарцам удалось отступить и спастись. Некоторых отделила от их товарищей и убила толпа возбужденных революционеров, возвращавшаяся во дворец. Так пала монархия Бурбонов. Она даже не боролась героически до конца.

Все время, пока шла стрельба, королевская семья и Законодательное собрание вместе дрожали от страха. Разве разгулявшиеся мятежники не могли зарезать и короля, и королеву, и депутатов? Когда стрельба закончилась, в двери большого зала стали протискиваться группы рассерженных и властных людей. Это были делегации восставших. Они приходили не с просьбами, а с требованиями. Парижская коммуна потребовала немедленно низложить короля. Сначала депутаты не решались взять на себя такую огромную ответственность, но Верньо, вождь жирондистов, поднялся на трибуну и сказал: «Я собираюсь предложить вам очень сильное средство. Я призываю наши скорбящие сердца решить, необходимо ли применить его немедленно» – и предложил отправить в отставку всех королевских министров, временно отстранить короля от должности и созвать новое собрание представителей всего народа – Конвент, который даст Франции новую конституцию. Так закончился памятный в истории день 10 августа 1792 г. Людовика XVI (которого уже стали называть Людовик Капет) перевели в Люксембургский дворец, где с ним вначале обращались достойно и уважительно[164].

Феодализм, как тогда казалось, умер в 1789 г. Монархия умерла в 1792 г. Теперь решалось, не утонут ли респектабельные буржуа – образованные, честные и умеренные люди, которые свергли старый режим, – в поднимавшейся волне страстей низших слоев народа. Там, в низах общества, люди не одевались как благородные господа (за что получили прозвище санкюлоты – «без коротких штанов»)[165]. Руки у них были грязные и мозолистые, а головы были полны буйных страстей и таких же буйных мечтаний о счастье, которые внушили им Дантон и Марат.