я усомнился в только что написанном: Агарь сперва растрогала меня или же я сразу возжелал ее? Влечение, которое мы испытываем к другому человеку, имеет разные причины, и та, что мы замечаем раньше других, не обязательно первая. Совесть – страж сдержанный, то есть ленивый; она отмечает метание наших желаний из стороны в сторону, когда ей удобно, когда ее это устраивает. Видя в Агари родственную душу, я вывожу себя чувствительной натурой: нас сближало страдание. Признавая, что меня покорила телесная притягательность Агари, я описываю себя как обычного самца: нас сближало желание. Когда я говорю правду? Когда лгу? Вспоминая прошлое, мы всегда имеем в виду настоящее. Страница, которую я сейчас пишу, имеет непосредственное отношение к сегодняшней реальности, а никак не к вчерашней.

Аврам поправлялся медленно. Время его восстановления увеличивалось за счет двадцатилетней усталости, вызванной его чрезмерной активностью. Его выздоровление прошло через такое количество остановок и регресса, что я никак не мог определиться со сроком своего отбытия.

Все изменил гнев.

В тот день Аврам отважился при помощи жены сделать несколько шагов. Он не мог опереться на ногу без стона или болезненной гримасы и передвигался очень нерешительно. Я был против этой попытки и предупредил, что нетерпение – скверный советчик, но Аврам мечтал доказать если не крепость мышц, то силу воли. И настоял на своем. Чем больше он старался идти, тем сильнее я опасался, что его лодыжки не выдержат. Я умолял его отказаться от этой затеи. Он улыбнулся – его улыбка скорее напоминала гримасу – и упорно продолжил свои усилия. Неожиданно он остановился: его дыхание прервалось от резкой боли.

Сара поддерживала мужа, пошатываясь под его тяжестью. Аврам попросил пить, словно его останавливала только жажда. Агарь бросилась наполнить кружку и поднесла ему. Чтобы взять ее, Аврам отпустил плечи жены и протянул руку. Это движение вывело его из равновесия. Он едва успел вскрикнуть и рухнул, увлекая за собой Нуру.

Я кинулся к нему. Он корчился от боли. Лодыжка, которая так долго заживала, сломалась.

Сара ощетинилась, поднялась с земли и набросилась на служанку:

– Идиотка! Ты хоть понимаешь, что натворила?

Агарь оцепенела. Она тревожилась за Аврама, а ее госпожа выплескивает на нее свои переживания, которые выражаются в обидном раздражении. Я вмешался:

– Замолчи.

Сара развернулась ко мне:

– Кто ты такой, чтобы так со мной разговаривать? Как ты смеешь? Ты не смог даже исцелить Аврама.

Она готова была растерзать меня.

– Я его лечил. А вы с ним все испортили, потому что пошли слишком рано.

– Ах так? Значит, он упал по нашей вине?

– Я же вам говорил: он еще не восстановился!

Сара пришла в дикую ярость и уже не слышала никаких доводов. Отругав и меня, и Агарь, она приказала нам убираться вон и никогда больше не показываться ей на глаза.

– Вот и отлично! Всегда к твоим услугам! – уходя, бросил я.

В последний миг я удержался, чтобы не произнести: «Нура»; это лишь усилило ее бешенство. Я уходил под ее упреки, за мной брела Агарь.

Нервозность заразительна, как и глупость. Мы тоже были уязвлены. Шагая через поселение, я вдруг услышал свой голос.

– Добро пожаловать в мой шатер, – сказал я молодой женщине.

Почему я произнес эти слова? Я что-то задумал? Не помню, но последующие события это подтвердили.

Агарь переступила порог, села на устилавшие пол шкуры, сжала в ладонях чашу с настоем, которую я предложил ей, согрела пальцы и с благодарностью, как на спасителя, посмотрела на меня.

Нас объединяли раздражение, неудовлетворенность и возмущение; они открывали нам доступ друг к другу. Я присел возле девушки, чтобы она привыкла к моему телу, его теплу и запаху, и обнял ее. Агарь покраснела до корней волос. Мой язык проник в ее рот. Она тотчас обвила меня руками. Мы опрокинулись наземь. Ее таз легко оказался под моим, бедра раздвинулись, лоно затрепетало от соприкосновения с моим членом, и я своей незамедлительной эрекцией сообщил ей, что разделяю ее готовность.

Успокоившись, мы прервались и, отвергнув всякую нетерпеливую поспешность, неторопливо принялись познавать, исследовать и смаковать друг друга, осыпать поцелуями каждое местечко, которое приоткрывал другой, нюхать и облизывать кожу, ласкать то грудь, то шею, то ляжку, то ягодицу, а затем, опьяненные, взялись за самое сокровенное.

Наутро, когда нас коснулся слегка отдающий влажностью мягкий свет, мы уже не были вчерашними отверженными. Ночью мы испытали полное удовлетворение. И если в объятия друг к другу нас бросил гнев, то скрепило их наслаждение.

В последующие дни я жадно созерцал невероятную гармонию Агари. Она обладала красотой спелого плода. Я встретился с ней в тот лучезарный момент, когда ее совершенство приковывало взгляд и било наповал. Прежде она, верно, была всего лишь хорошенькой, позже сделается чересчур зрелой. В полную противоположность худенькой Нуре, ее тело говорило о расцвете: большие глаза, тонко очерченные губы, широкий лоб, оттененный блестящими черными волосами. Ее нежная кожа была тугой и плотной, а приятные округлости будили желание непрестанно прикасаться к ним. Сияющая здоровьем плоть Агари щедро дарила то, что она получила – жизнь, – и призывала к сладострастию.

Мне нравилось смотреть, как она перемещается по стойбищу, видеть ее в шатре Аврама. Она прельщала без всяких аксессуаров женской власти, достаточно было очертаний ее грудей, бедер и ног. Полная, она могла бы казаться почти тяжелой, но ее пышность говорила не о болезни – она свидетельствовала об отменном здоровье. Одетая, она выглядела полуобнаженной. Она бывала одновременно дерзкой и оробевшей, и мне никак не удавалось определить ее поведение: сладострастная благопристойность или безмятежная непристойность.

Во время наших любовных объятий я отметил ее поразительную пылкость. Она знала толк в наслаждении. Я был у нее не первым, как и она у меня; каждый из нас двоих долго томился ожиданием и глупо полагал, что оно не мешает жить. А теперь мы наконец компенсировали свои лишения и торопились заняться любовью, и эта спешка была сродни голоду. Меня завораживало ее простодушие в эротических играх. Я мог предаваться самым разным фантазиям, придумывать самые шокирующие позы – она сохраняла неизменную искренность и делала всякое желание естественным. Подле нее я не стыдился своего вожделения. Без страха принимая вызываемую ею похоть, она оправдывала меня. Я чувствовал, что прощен за то, что родился мужчиной и что в ее присутствии постоянно испытываю эрекцию.

Эротическое влечение связывало нас столь тесно, что порой я пробовал освободиться, нещадно порвать эту связь, чтобы посмотреть, выдержит ли она. Вместо того чтобы возражать, Агарь отдавалась