Через неделю мне нужно явиться в Каролинскую больницу для хирургического аборта. Сама операция займет двадцать минут, но я еще не решила, хочу ли я, чтобы он пошел со мной туда. Думаю, что в ближайшие дни это станет ясно. Какая-то часть меня не желает больше его видеть. Другая часть меня хочет ощущать его присутствие рядом, получить от него утешение и всю его любовь. Эту часть себя я заставляю замолчать, насколько это возможно. Эта часть все равно ничего не выиграет, тоскуя по человеку, который не собирается оставаться со мной. Я убеждаю себя, что он точно не любит меня, раз бросает из-за этого. Мне просто нужно как-то это пережить. Со мной ведь случались потери и похуже, разве нет? Ведь я знаю, как продолжать жить, несмотря ни на что? Взглянув на часы, я вижу, что Ивану пора ложиться.

Совместными усилиями мы убираем машинки с пола и начинаем вечерние процедуры. Я надеваю на Ивана пижаму, мы вместе отмеряем овсяную смесь, подогреваем воду в микроволновке, вместе считаем до тридцати, по очереди трясем бутылочку, плюхаемся на диван. Иван высасывает свою овсяную смесь, мы перемещаемся в ванную, я чищу ему зубы зеленой щеткой, стараясь не смотреть на желтую, которая стоит, сухая, рядом со щеткой Ивана. Я продолжаю рассказывать Ивану о зубных троллях и зубном враче, пока чищу ему зубы. Он очень боится зубных троллей. Я поясняю, что зубные тролли – не настоящие тролли, однако обожают грызть чужие зубки. Все как обычно. Мы идем в спальню, опускаем рулонную штору и ложимся вместе на мою кровать. Все как всегда.

В другом конце комнаты стоит вторая незастеленная кроватка. В тусклом свете ночника она кажется такой пустой – словно зовет кого-то. Я не хочу смотреть туда, но кроватка так и притягивает мой взгляд. В беспорядке между подушками и смятым одеялом я вижу силуэты двух мягких зверюшек – овечки и коровки. Они прожили у нас два месяца. Каждый вечер она обнимала их, засыпая, – с самого первого дня, когда ночевала у нас. Сегодня они грустят в одиночестве. Просыпаясь сегодня утром, она думала, что ляжет вечером спать в эту кроватку. И Иван тоже так думал. Словно прочитав мои мысли, он нарушает тишину вопросом – где она? Может быть, он проследил за моим взглядом в полутемной спальне. Может быть, он только сейчас заметил, что этим вечером что-то не так, как обычно. Я отвечаю, что сегодня она будет спать у себя дома. «Но почему?» – спрашивает он. Я отвечаю, что мы увидимся в другой день. «Скоро, – обещаю я. – Спи». Я целую его в лобик. Он отворачивается. Я глажу его по волосам. Он велит мне перестать. Я молча лежу в темноте рядом с ним и смотрю в потолок. Как она заснет сегодня без своих зверюшек? Что он ответит ей, когда она спросит о нас? Что я скажу Ивану, когда мы не встретимся с ними ни завтра, ни потом? Что мы наделали? Что я натворила? Как мы можем так поступать с детьми?

* * *

Проходит день. За ним еще один. Вот уже и три дня прошло. Мне удается находить Ивану занятие и более-менее развлекать его все это время. Жизнь снова вошла в привычную колею – и в этом есть свои приятные стороны. Наступило временное затишье. Я больше ни за кого не отвечаю, кроме Ивана. Ни к кому не должна приспосабливаться, кроме Ивана. Никто не указывает мне на мои недостатки в качестве мачехи или спутницы жизни. Никто не говорит мне, что со мной невозможно ужиться, и не дает понять, что я не соответствую. После той жизни, где количество ролей, которые надо было выполнять, превосходило мои возможности, у меня теперь только одна роль. Мне она хорошо знакома. Я мама Ивана – не более и не менее. Просто нужно пережить еще один день. Сделать его таким радостным для сына, насколько это только возможно. Нужно просто не думать о том, что не сложилось и уже не получится. Просто проживать минуту за минутой, час за часом. Дать времени пройти, делая каждый миг легче.

Мое окружение, похоже, твердо решило помочь мне пережить и этот кризис. Внезапно все снова рядом. В телефоне и у нас в квартире. Те, кто говорил вслух, что мы слишком торопимся, облегченно вздыхают. Те, кто раньше держал свои сомнения при себе, уже не сдерживаются. И даже те, кто всего три дня назад поддерживали меня в моем поспешном изменении жизни, признаются теперь, что они тоже за меня тревожились. Общее мнение таково – наконец-то я прислушалась к голосу разума и принимаю единственно верное решение в этой непростой ситуации. В разговорах я немного разбавляю эту картину. Но в моменты сомнений звоню той из подруг, которая доступна, – а иногда и нескольким подряд – и прошу их повторить мне это. Опираясь на них, я повторяю, словно мантру: я сделала правильный выбор. Ничего хорошего бы не вышло – только не в этот раз, это не для меня. Все не сложилось с самого начала. Все шло слишком быстро, я не успела сесть в поезд. У меня не хватило бы сил. Я была не готова. Никто не виноват, что все вышло как вышло. Сейчас он злится на меня, но однажды он меня простит. Я тоже злюсь на него, но однажды я его прощу. В конце концов все образуется. Просто надо пережить все это.

Через четыре дня я переступлю порог Каролинской университетской больницы, чтобы сделать аборт, с ним или без него. После операции одна-две недели уйдут на восстановление. Через месяц будет казаться, что всего этого никогда не было. Через четыре месяца пройдет столько же времени, сколько прошло от первой нашей встречи до расставания. В конечном итоге все это будет хорошо для Ивана. У него снова буду я – полноценная мама. У него не будет младшего братика или сестрички – и старшей сестрички тоже не будет, зато у него будет мама, которая не сломается под непосильной тяжестью. Я уговариваю себя, что это самое главное. У Ивана останусь я, а у меня останется Иван. На дальнюю перспективу лишь это и имеет значение. Это те обязательства, которые я не могу сбросить с себя или выполнить плохо. Мы должны быть вместе. Я должна позаботиться об этом. Это моя обязанность. Всегда было моей обязанностью.

* * *

В первые дни вопросы Ивана сыпались градом: «Где они сегодня?» «Почему они не у нас?» «Мы не можем пойти к ним прямо сейчас?» «А завтра?» «Почему нет?» «Когда мы снова увидим их?» Затем интервалы стали длиннее. Сегодня – первый день, когда о них вообще не упоминалось. Вероятно, Иван считывает меня гораздо лучше, чем я могу предполагать. Может быть, он чувствует, что мне трудно говорить с ним об этом. Замечает, как я напрягаюсь, чтобы ответить без напряжения. Или он особо обо всем этом не думает. Как бы там ни было, его, похоже, вполне устраивает прежний, хотя и на время забытый, поток посетителей и развлечений, которыми мы раньше заполняли свои дни и недели. В один из дней приезжает моя мама и остается ночевать. Вместе они читают сказки, сидя на диване, строят игрушечную железную дорогу поперек гостиной, и Иван помогает печь «шахматное» печенье. О шахматах он никогда в своей жизни не слышал, но он отважно борется с произношением этого слова и катает колбаски из коричневого и белого теста. В другой день твои родители забирают его из садика и увозят к себе в деревню. Там ему дают поиграть в мастерской в подвале – под бдительным надзором дедушки. Вернувшись домой, Иван возбужденно рассказывает об инструментах у дедушки в мастерской, пока не засыпает. На третий вечер приезжает твой младший брат. Мы ужинаем вместе, твой младший брат в шутку борется с Иваном на кровати, играет с ним в самолет и носит его по комнатам высоко на поднятых вверх руках – под восторженные вопли Ивана.