Капитан Баламутов вернулся с докладом, что никто из путников, встреченных ими на больших дорогах и проселках, не видел никакого вооруженного отряда, сопровождавшего несколько больших санных повозок. Он был явно разочарован, что никому из его людей не досталась обещанная награда, но мы с Чейдом совсем не удивились. Чем больше подробностей мы узнавали, тем яснее становилось, что и нападение, и отход были тщательно спланированы. Я все больше падал духом, убеждаясь, что на Ивовый Лес напали те самые Слуги, о которых говорил Шут. Он утверждал, что они не остановятся ни перед чем в стремлении заполучить Нежданного Сына.

– Так зачем они увезли наших дочерей? – спросил Чейд во время короткой передышки между чаепитиями.

Я поделился с ним своими мыслями:

– Чтобы использовать их как заложниц. Они думают, нам известно, где находится тот ребенок, поэтому они взяли наших дочерей. Если я прав, они скоро пришлют нам письмо с предложением обменять их на него.

Чейд покачал головой:

– Тогда бы они уже прислали это письмо. Или оставили его тут для нас. Зачем заметать следы, если они хотели только напугать нас? И разве стали бы они избивать Шайн, если бы собирались вернуть ее мне? Почему они обращались с Би, как с принцессой, а Шайн бросили в сани, будто тюк с песком?

Тогда я высказал другое предположение:

– Булен говорит, похоже, они решили, будто Би и есть мальчик, который им нужен. Нежданный Сын.

Он посмотрел на меня с испугом:

– Думаешь, такое возможно? Неужели твоя дочь выглядит как мальчик?

– Для меня – нет. Но она не большая любительница кружев и оборок и вообще не самая женственная из девочек. – Я вспомнил ее рубашку и испачканные на коленях рейтузы. – А волосы у нее коротко подстрижены в знак траура.

Я помолчал и неожиданно даже для себя объявил, что возвращаюсь в Олений замок.

– Зачем? – резко спросил Чейд.

– Мне нужно поговорить с Шутом. Расскажу ему, что тут произошло, опишу, как выглядели чужаки. Может, он сумеет сказать, что им было нужно и куда они увезли наших дочерей. Сомневаюсь, что тебе удастся выжать из моих людей еще что-то полезное.

Я не хотел признаваться, что мне страшно услышать рассказы кухарок, особенно малышки Эльм. Некоторые из конюхов чуть с ума не сошли, когда смогли вспомнить произошедшее. Чужаки тихо вырезали в конюшне целые семьи. С каждым человеком, которого мы заставляли взглянуть правде в глаза, шепоток «забудь, забудь…» становился тише. Даже те, кто еще не пил настой, уже чувствовали неладное, и по мере того, как из моего кабинета выходил очередной несчастный, со слезами или в безмолвном горе, атмосфера в доме делалась все тяжелее. Покидая кабинет по делам, я замечал, как слуги подолгу смотрят на взломанные двери и порванные гобелены, словно пытаясь смириться с тем, что им пришлось пережить, забыть и вспомнить снова.

Вежливое покашливание Чейда вернуло мои мысли к настоящему.

– Мы отправимся в Олений замок вместе. Давай после ужина соберем всех оставшихся слуг и напоим их настоем коры. И посмотрим, не вспомнят ли они еще подробностей о том, как выглядели нападавшие, или о том, что стало с нашими дочерьми. Сомневаюсь, что мы услышим что-нибудь новое, но было бы глупо упускать возможность получить хоть какую-то зацепку.

Он был прав, как ни тяжело было признать это. Я уже не мог больше сидеть и выслушивать, как мои люди рассказывают о жестокости чужаков. Поэтому я извинился и вышел из кабинета, предоставив Чейду самому проводить чаепития. Если он узнает что-то по-настоящему важное, то расскажет мне. А я отправился проведать Олуха и убедиться, что ему удобно и есть чем заняться. Я нашел его в обществе Фитца Виджиланта. Нет, напомнил я себе, юношу зовут Лант. Он бастард, но не Виджилант. Они с Олухом познакомились еще в Оленьем замке, и я был приятно удивлен, увидев, что Лант искренне обрадовался Олуху и дал ему порисовать на восковых табличках, которые мы купили для его учеников. Олух был в восторге, обнаружив, что на табличках можно писать, а потом стирать написанное без следа.

Оставив их, я стал неспешно обходить дом. Повсюду я видел следы обрушившегося на нас несчастья. Слуги, встречавшиеся мне по пути, были бледны и смотрели с тревогой. Похитители уничтожили много ценных вещей, которые не смогли унести с собой. Ослепленные магией, слуги так и не убрали последствия погрома. На одной стене веером застыли брызги крови – здесь кто-то умер, а я даже не знал кто.

Мои люди, мой дом, говорил я когда-то. Я гордился тем, что забочусь о поместье, щедро плачу слугам и хорошо с ними обращаюсь. Теперь этот самообман рассыпался, как яичная скорлупа. Я не уберег их. Прелестные радужные покои, которые мы отремонтировали для Би и Шун, теперь выглядели нелепой роскошью. Сердце моего дома похитили. Я не мог даже заставить себя навестить снежный холмик на могиле у Молли. Я оказался никчемным отцом и никчемным землевладельцем. Я настолько разленился, что полностью забыл об осторожности и никого не смог защитить. Стыд, терзавший меня, мешался со страхом, от которого болезненно сжималось все внутри. Жива ли Би? Может быть, похитители мучают и унижают ее в эти самые минуты? Или уже убили, а тело выбросили на обочине какой-нибудь малоезжей дороги? Если они приняли ее за Нежданного Сына, то что сделают с ней, обнаружив, что она девочка? Я перебирал разные ответы на этот вопрос, и ни один мне не нравился. А если, прежде чем убить, они станут пытать ее? А если они прямо сейчас пытают ее, как пытали Шута? Думать об этом было невыносимо, и мне пришлось выбросить подобные вопросы из головы.

Я приставил людей к работе. Надо было чем-то занять их, пока они не привыкнут жить с тем, что произошло. Навестив временное пристанище уцелевших лошадей, я обнаружил, что конюхи уже взялись за дело. Я коротко поговорил о том, что мы потеряли, и гораздо дольше выслушивал их. Никто не винил меня, и это почему-то только подливало масла в огонь моей вины. Новым главным конюшим Ивового Леса я назначил Кинча – он был помощником Толлермена, и Персивиранс напряженным кивком одобрил мой выбор. Я велел Кинчу послать за древесиной и плотниками и распоряжаться разбором завалов на пепелище.

– Тогда мы сожжем то, что осталось, – сказал он. – Там под обломками тела людей и животных, о которых они заботились. Мы обратим их в дым и пепел вместе, но на этот раз, когда они будут гореть, мы вспомним их всех.

Я поблагодарил его. Мои волосы еще не отросли со времени смерти Молли, я даже не мог еще собрать их в воинский хвост, но я взял нож, отрезал у себя прядь, какую смог, и отдал ее Кинчу, чтобы тот бросил ее в огонь, когда снова подожжет конюшни. Он со всей серьезностью принял из моих рук знак траура и пообещал, что сожжет его вместе с собственной прядью.

Я спросил, кто умеет заботиться о почтовых птицах, и вперед вышла девушка лет четырнадцати. Она сказала, что раньше за птицами следили ее родители, а теперь будет она. Застенчивый юноша, работавший на конюшне, вызвался помочь ей прибраться на голубятне, и девушка с радостью приняла его предложение.