Иван Иваныч прошелся в волнении из угла в угол и повторил:

– Если б я был молод!

Он вдруг подошел к Алехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую.

– Павел Константиныч, – проговорил он умоляющим голосом, – не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!

И всё это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящею улыбкой, как будто просил лично для себя.

Потом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной, и молчали. Рассказ Ивана Иваныча не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина. Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу-чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где всё – и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами говорили, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, – это было лучше всяких рассказов.

[11]

Алехину сильно хотелось спать; он встал по хозяйству рано, в третьем часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боялся, как бы гости не стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и не уходил. Умно ли, справедливо ли было то, что только что говорил Иван Иваныч, он не вникал; гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем-то, что не имело прямого отношения к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали…

– Однако пора спать, – сказал Буркин, поднимаясь. – Позвольте пожелать вам спокойной ночи.

Алехин простился и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. Им обоим отвели на ночь большую комнату, где стояли две старые деревянные кровати с резными украшениями и в углу было распятие из слоновой кости; от их постелей, широких, прохладных, которые постилала красивая Пелагея, приятно пахло свежим бельем.

Иван Иваныч молча разделся и лег.

– Господи, прости нас грешных! – проговорил он и укрылся с головой.

От его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром, и Буркин долго не спал и всё никак не мог понять, откуда этот тяжелый запах.

Дождь стучал в окна всю ночь.

Купание в пруду под дождем

Соображения о рассказе «Крыжовник»

В мой начальный аспирантский семестр в Сиракьюс я впервые оказался на читках – у одного из преподавателей, замечательного автора малой прозы Тобайаса Вулффа [70]. Читал он не свои работы, а из Чехова. Начал с рассказа «Человек в футляре», затем прозвучал «Крыжовник», а напоследок – «О любви». (Эти три рассказа иногда объединяют в «Маленькую трилогию» или в «Трилогию о любви»).

В то время о Чехове я знал мало что. То, что успел прочесть, показалось мне, тупице, невыразительным, безголосым и не залихватским – на том этапе моего развития это был смертельный диагноз.

Но в том, как прочитал Чехова Тоби, мы расслышали, до чего Чехов смешной, до чего индивидуальный и яркий, до чего задушевно он общается с публикой. Именно как в той коляске при мотоцикле, о которых уже шла речь: куда б ни катилась история, мы следовали за нею. Через Тоби мы чувствовали юмор Чехова, его нежность и слегка циничное любящее сердце. Казалось, Чехов здесь, рядом с нами в классе: обаятельный человек, которого легко любить, ценящий нас и в своей неброской манере стремящийся увлечь нас.

Трибуна размещалась у больших окон, и, помню, пока Тоби читал, у него за спиной тихо повалил первый снег. Я наконец-то ощутил себя частью литературной общины, общины, в которой состояли все в этом классе, и все прочие писатели, освоившие здешнюю программу, и Реймонд Карвер, недавно преподававший здесь, и Чехов; все мы здесь вместе, в этом священстве малой прозы.

Вот честно, это изменило мою жизнь.

Я тогда маялся всевозможными вопросами начинающего писателя: должно ли написанное быть остроумным или развлекательным? философским или перформативным? просвещающим или веселым? Чехов в исполнении Тоби ответил: да, конечно, всем сразу. Внезапно потенциал прозы как животворной силы в этом мире показался мне беспредельным. Она способна быть всем на свете: действеннейшим методом общения между умами, всесильным инструментом развлечения – в высшем смысле слова. Кажется, что-то во мне все еще колебалось, хватит ли рассказу мощности для моих грандиозных амбиций, для того, чтобы вместить мои (юношеские) идеалы в искусстве, заключавшиеся в том, что искусство должно дотягиваться до всех – до лучшего во всех – и улучшать жизнь.

После чтения Тоби я в силе малой прозы более не сомневался. Отчаянно желал лишь одного: как начать писать прозу лучше.

Я вот к чему все это: «Крыжовник» занимает в моем сердце особое место.

С ходу может показаться, что «Крыжовник» – не тот рассказ, какой способен переменить чью-то жизнь. В нем толком ничего не происходит. Нет никакого масштабного действия, разрешающегося кульминацией, никакого выраженного конфликта. Ничья траектория жизни не меняется необратимо. Никто не умирает, не сражается и не влюбляется. По сути, все сводится вот к чему: двое друзей, попав под ливень во время охоты, прячутся в доме у третьего друга, где один рассказывает историю, которая не трогает слушателей.

«Крыжовник», тезисно:

– Иван Иваныч и Буркин на охоте, шагают по русской равнине.

– Буркин напоминает Ивану Иванычу, что тот обещал рассказать какую-то историю.

– Начинается дождь.

– Они идут к Алехину, их общему другу, обитающему неподалеку.

– Там они застают Алехина и Пелагею, его горничную.

– Все отправляются в купальню.

– Алехин грязнит воду.

– Иван Иваныч наслаждается купанием (чрезмерно, с точки зрения Буркина).

– Когда все возвращаются в дом, Иван Иваныч излагает обещанную историю, в которой:

брат Ивана Иваныча Николай Иваныч, желая деревенской жизни, на всем экономит, чтобы купить имение;

Николай Иваныч женится на вдове ради денег и, по сути, убивает ее своей скаредностью;

Николай Иваныч обретает имение;

Иван Иваныч навещает брата.

– В гостиной Иван Иваныч, изложив эту историю, выступает с речью:

счастливые – преобладающая сила, действующая с (бессловесной) подачи несчастных;

счастливым следует напоминать, что счастливы не все;

видеть теперь счастье Ивану Иванычу мучительно;

он призывает Буркина и Алехина жить не для счастья, а для чего-то большего: «Не уставайте делать добро!»

– В гостиной история Иван Иваныча кажется скукотищей.

– Буркин объявляет, что ему пора спать.

– Все отходят ко сну.

Вот что можно заметить: есть отступление (из-за дождя), начинающееся ближе к концу первой страницы, где Иван Иваныч собирается начать рассказ, и вплоть до начала стр. 4, две страницы спустя, где Иван Иваныч наконец приступает к изложению. Какое там «отступление» – его можно запросто изъять из рассказа. Смотрите, что получится, если вырезать эти страницы:

Иван Иваныч протяжно вздохнул