— Оставайся, заночуй! Куда ты в ночь собрался?

— Не переживайте. Я не один. Со мной мои ребята. Они не подведут…

— Постой, Витек! Возьми на вот творогу и сметаны! Дети у тебя есть?

— Дочка и жена!

— Возьми-ка им парного молока! Детям оно полезно! — затолкала в сумку. И, расцеловав как сына, перекрестила.

— А где ж твои? — встретил его на дороге Мишка.

— Они уже здесь, неподалеку. — Из кустов кто-то сверкнул фонариком, осветив Виктора и Михаила.

— Садись! — взяли оперативники Мишку и тут же нацепили ему наручники, подтолкнули в машину.

— Эй, кореш! Твои кенты звезданулись? — орал Мишка.

— Нет! В самый раз! Просто у каждого из нас в этой жизни свой кайф. Сиди тихо. Ты ведь так скучал по тишине!

— Мент? Ну да! Лягавый! Как же я не раскусил тебя? Но главное, как ты на меня вышел, потрох гнилой? Ну ничего! Я тебя запомнил и до погоста пасти стану. Жмуром достану из-под земли! Пока не отомщу — не выпущу!

— Захлопнись! Не доставай! — повернулся к Мишке оперативник.

Лишь оказавшись в одиночной камере, Мишка поверил, что случившееся с ним вовсе не бухой бред, не злой розыгрыш крутых, а жуткая реальность, в которую он загнал себя сам.

«Ну зачем я, как последний лопух, подошел к этому лягавому? Ведь не звал меня, не интересовался. Сам вляпался. Да еще трепался как последний мудак! Ну зачем мне это было нужно? Никто не тянул за язык, ни о чем не спрашивал, а навякал такое! Теперь попробуй очиститься от собственного трепа. Влепят на полную катушку, и все на том! Ладно хоть «вышка» отменена. Но пожизненное обеспечено. Считай, сам себя до конца дней закрыл в клетке. Эх-х, отморозок недоношенный, дебил, придурок! — кипел Волчок сам на себя. — Теперь уже песня спета. Уже не отмазаться от срока, а он будет бесконечным».

Свернулся на шконке горестно и вздыхал. До самого рассвета не мог уснуть и вдруг вспомнил: «А ведь имя не назвал и сказал, что она жива, отвалил я от нее добровольно. А если трахал ее, почему она не жаловалась? Может, ей даже нравилось со мной сношаться? Хотя трепался, что брал ее насильно. И не один тянул, кодлой! За такое в зону пинком вгонят. А там, как слышал, всех насильников петушат хором. К тому ж насвистел, что драл курву часто, при каждой встрече. Докажи теперь обратное! Самого на зоне затрахают до смерти, — охватил Мишку ужас при воспоминании рассказов крутых о расправах с насильниками. — В тот же день конвейер устроят и станут пялить все, кому не лень. До конца срока редко кто дотянул. И жрать и спать придется на полу под шконкой. А кому надоест, что под ним пидер приморился, сапогами вышибают. Ни одного человеческого слова к себе уже никогда не услышу. Даже сявкам станет западло кентоваться со мной. До конца жизни в проклятых канать стану, — крутился Мишка на шконке волчком. — Козел! Идиот! Недоносок! — ругал себя зло, до нещадного. — Лучше б меня менты урыли, чем остаться дышать вот так. Да и чего держаться за эту житуху, в какой никому не нужен и всюду лишний? Все уже познал и повидал. Нечем дорожить. Ничего в этой судьбе не осталось светлого. Что было, навсегда ушло». И Мишке вспомнилась своя, еще совсем короткая, жизнь.

Вот он бежит по солнечному пляжу. Рядом море, и большие волны наскакивают на людей, лежащих на берегу. Вода в море синяя, теплая. Она окатывает Мишку пенной волной. Пацан хохочет. Ему нравится заскочить в море, потом с визгом удирать от волны, а она несется за ним с шипением.

Сколько лет ему было тогда? Года четыре, не больше. Он любил, когда отец вылавливал его из воды и, взяв на руки, нес к матери. Там на розовом полотенце уже стояло много всякой еды. Шашлыки, сыр, фрукты, мороженое, соки. Мишка ел все, что ему нравилось. Вместе с отцом и матерью он жил в красивом большом номере гостиницы. Отец ничего не жалел для сына, любил его и баловал.

Мишка больше всех на свете обожал своего отца, считая его самым лучшим на Земле. Частенько мальчишка засыпал у него на руках. Везде и всюду старался быть вместе с ним, его одного слушался и считался с ним. Других он знал, но относился много прохладнее. С отцом он делился всем, от него у Мишки не было ни тайн, ни секретов. Пацан с самого раннего возраста прислушивался к советам.

Мишке в своем детстве нравилось все. Большая четырехкомнатная квартира, замечательно обставленная множеством дорогих, красивых вещей. Семья жила, не зная нужды. Изредка они навещали в деревне бабку. Но мать туда не ездила. А Мишка с отцом появлялись там на своей машине, большой и сверкающей. Ее мигом окружали деревенские, любовались, гладили, хвалили, и пацану это очень нравилось.

— Расти, сынок, умным. И помни, кем бы ты ни стал в этой жизни, что весь наш род, все наши корни отсюда пошли, из деревни. Никогда ее не гнушайся и не забывай. Здесь мы получили жизнь, сюда в последний путь придем.

Мишка далеко не все понял тогда.

Отец хотел, чтобы сын стал военным. Но мальчишка не любил армейку. И, подрастая, уже не скрывал, что предпочел бы что угодно армии. Он не терпел слепое повиновение приказам. А тут еще здоровье подвело. Правда, крепким он не был никогда. С детства был болезненным, хилым, с постоянно укутанным горлом, с таблетками в карманах, он знал многих врачей и с упоением рассказывал о своих болячках.

Отец морщился, слушая сына, и говорил:

— Тебе девкой надо было родиться. В мужики — не годишься. Дохляк! Ну да ничего, в отпуске займусь тобой.

Но Мишка научился хитрить, увиливать от предложений отца поехать в деревню, там научиться косить, рубить дрова, обкапывать деревья, опахивать картошку, чистить колодец. Собирать вишни и сливы не хотелось. Он однажды упал с яблони. Задница стала черной и долго болела. Пацан не мог ни сесть, ни лечь без крика. Запомнил и впредь всячески избегал сборов садовых урожаев.

Постепенно отношения с отцом испортились. Мишка старался не попадаться ему на глаза и вскоре нашел себе друзей во дворе, а потом и на улице. Все старше его, почти все курили. Втянулся и Мишка. Нет, деньги не воровал. Отец давал на карманные расходы, никогда не контролировал сына, куда тот тратит деньги. Он помимо воли остывал к пацану, не ставшему таким, каким его хотели видеть.

Мать была светской женщиной и сыном почти не интересовалась. Им занимались няньки, репетиторы; домашние устали от его недомоганий, хандры и лени.

Отец больше не брал с собой сына даже на редкие рыбалки. Смотрел на него сначала с жалостью, потом с пренебрежением, а дальше и вовсе стал равнодушным. Но Мишка рос. Худой, бледный, сутулый, с непомерно длинными руками, он иногда выезжал с отцом на стрельбища и учился стрелять по мишеням из всех доступных ему видов оружия. Со временем у него стало неплохо получаться, и отец радовался каждому успеху. Но, освоив стрельбу, Мишка вскоре охладел и к этому. Он никак не мог найти себя в море возможностей. Отец предлагал слишком многое. Но Мишке все казалось банальным, а ему хотелось особенного.