корабли англичане сюда перегнать не сумели, зато Каспийский флот крепко прибрали к рукам. Было тут несколько боевых единиц, да на торговых пароходах поставили пушки, так что сила у них собралась заметная. Море заперли на замок, грозили ударить на Астрахань, и нам без флота пришлось бы туго.

И вот как прибыл Сергей Миронович Киров, так сразу и поставил перед нами задачу: строить флот.

А это легко сказать — строить. Время-то какое было. Тиф… Голод… В церквах и то вповалку лежали больные. Хлеба мы по неделям не видели. Чилим — знаете, водяной орешек? Им теперь в приморских колхозах свиней кое-где кормят, а нам тогда на паек выдавали… А тут еще кулачье зашевелилось. В то время это тоже сила была, и не малая. У них и хлеб, и деньги, и оружие осталось еще с войны. Того и гляди, поднимут мятеж. Так что маузер и гранаты не для украшения у нас на поясах болтались, а были, так сказать, предметами первой необходимости. В общем, голодно жили, трудно и тревожно. А флот все-таки строили. Понимали: без флота Астрахань нам не удержать и Волгу не уберечь.

А строили как? Новый корабль заложить — об этом мы тогда и мечтать не могли. А вот, скажем, баржу-грязнуху поднять — это другое дело. Поднимем, залатаем, поставим пару пушек-трехдюймовок — вот вам и плавучая батарея. На буксирном пароходе обобьем рубку стальным листом — крейсер. Рыбницу вооружим пулеметом — дозорный катер, а то десантное судно, как придется. Пестрая получилась флотилия и небольшая, ну, а все же до сорока вымпелов подняли к открытию навигации. И в бой ходили на своих кораблях и немало побед одержали… В общем, было время… — вздохнул Петр Петрович и замолчал.

Помолчал и я, с новым интересом присматриваясь к штурману. Высокий, чуть сутуловатый, седой как лунь. Несмотря на форменный китель с галунами и на фуражку с «крабом», казался он штатским, домашним, добродушным стариком, и, сколько я ни старался, так и не смог представить его молодым «братишкой» в бушлате, перепоясанным пулеметными лентами, с гранатами и маузером у бедра.

— Да, трудное время, — согласился я и, опасаясь, что рассказ оборвется на этом, спросил будто бы и без особого интереса: — Ну, а этот баркас тоже бывал в боях?

— Этот? Бывал, наверное… Впрочем, точно вам не скажу, но с ним особая вышла история. Он не нашей постройки, не астраханской. Строился он в Баку, и, понятно, не для нас его строили.

Было это в девятнадцатом году. В Баку тогда сидели англичане. Сидели крепко. Зубами вцепились в нашу землю. Да и понятно — лакомый кусочек бакинская нефть. Иным казалось, что осели они тут прочно, навек. Но они-то сами понимали, что сидят, как воры в чужой квартире: вот-вот придет настоящий хозяин. И нервы у них пошаливали.

Нам тогда не сладко жилось, а тем, кто остался в Баку, и того хуже. Канадской муки, шоколаду, рому — этого всего было там вдоволь. Да только не каждый на это зарился. Честному человеку их шоколад вставал поперек горла, и английской контрразведке хватало работы: то заговор откроется, то диверсия.

Англичане ввели там чрезвычайные строгости. Вешали людей без суда, расстреливали. Ну, да ведь правду-то не расстреляешь. И чем больше вешали, тем яснее понимал народ, где она, эта правда, и тем смелее за правду шел.

Но, конечно, нашлись и в Баку такие, что верно служили новым самозванным хозяевам. Был в том числе один хитрый грек, по фамилии Триандифилиди. Я еще знал его, когда он бегал по базару в рваных шлепанцах и торговал рыбой вразнос. Даже весов собственных не нажил — занимал у соседей. А потом, году в пятнадцатом, как-то сразу вдруг раздобрел: поставил ларек, с полгода прошло — купил магазин, вышел в купцы, а потом завел собственный флот и стал промышлять в море. Промышляли-то, конечно, рыбаки, а сам господин Триандифилиди ездил по городу в роскошном лаковом экипаже, на лысине вместо лотка носил модную шляпу, в глазу монокль, а на брюхе золотую цепь с якорьками. После открылось, что англичане к нашей нефти принюхивались давно, и грек, оказывается, еще с царских времен снабжал их разведку не селедкой, а донесениями. И, должно быть, успешно снабжал. Заслуги его не забыли. Сам адмирал Норрис принял грека, и, хотя выход в море был тогда под строгим контролем, его баркасы и рыбницы ходили на промысел, как в мирное время. А рыба в ту пору была в цене, и такие пошли у грека дела, что решил он строить новые посуды.

Вот тогда и спустили на воду этот баркас. Построили его по-хозяйски, прочно. Судно по тем временам получилось красивое, ходкое. Имя дали ему «Тритон», а шкипером грек назначил своего любимчика Николая Бичевина.

Николая я тоже знал с мальчишек. На моих глазах вырос он красавцем моряком. Ростом повыше меня, в плечах — косая сажень, кудри — как манильская пряжа, а глаза голубые с зеленью, как весенний лед. Голову, бывало, поднимет, посмотрит, и такая гордость, такая сила во взгляде — орел!

Рос Николай сиротой. Морскую службу начал он лет с восьми, и, конечно, немало линьков об него пообтрепали — лупили хозяева здорово. Но зато годам к семнадцати море он знал, как другой до седых волос не узнает, и службу знал. В мореходные классы ему ходить не пришлось, но грамотный был паренек, читал много и думать умел. В один и тот же год вступил он в партию и получил диплом шкипера-двухсоттонника.

А с греком свел их нечаянный случай. Как-то с пьяной компанией отправился тот покататься на шлюпке. Как там случилось — про это не знаю, только шлюпка перевернулась, и хоть был тот грек жирный, как хороший кабан, но только гвоздем пошел ко дну.

А Николай оказался тут рядом на рыбнице. Он нырнул прямо с борта, вытащил грека за штаны, и с тех пор Триандифилиди души не чаял в Бичевине. Принял Николая на службу, дал лучшее судно, и такая дружба пошла у них с хозяином, что былые товарищи стали обходить Николая сторонкой. Прошел слушок, что продался Коля Бичевин.

А он и вел себя соответственно: на судне жал пот из команды, на берегу распивал холодное пиво с английскими унтерами, в петлице стал носить английский флажок и у английских властей числился в списке благонадежных русских. В общем, славу сумел заслужить незавидную. И, конечно, нелегко было