Подберезский увел свою группу вслед за Андреем Рублевым. Когда принесли моток нейлонового шнура, Рома обвязал конец веревки вокруг пояса и вошел в воду.

– Один рывок – путь свободен, – коротко сказал он. – Два – дверь закрыта, тащите обратно. Частые беспорядочные рывки – запутался в веревке, сражаясь с акулами, утопаю, но не сдаюсь.

– Ты плыви, плыви, сержант, – сказали ему с берега. – Нам твои речи еще на утренних осмотрах надоели.

– Два наряда вне очереди, – ответил Рома, набрал полную грудь воздуха и без всплеска погрузился в воду.

– Поплыл наш Ихтиандр, – сказал один из оставшихся в коридоре, торопливыми затяжками докуривая сигарету.

– Не давись, не давись, – сказал ему другой, отбирая у него окурок, – перед смертью не надышишься.

Он сделал две быстрые затяжки и передал оставшееся третьему члену группы.

– А обслюнявил-то, – недовольно проворчал тот. – Прямо как сенбернар. Ты не жрал сегодня, что ли?

Веревка в его левой руке сильно дернулась один раз. Он торопливо затянулся, отшвырнул окурок и полез в воду.

– Козел Подберезский, – сообщил он. – Вода-то холодная!

Он глубоко вдохнул, по-бабьи зажал двумя пальцами нос и нырнул. Оставшиеся один за другим последовали его примеру.

Горбоносый Рома встречал их на противоположном конце затопленного коридора.

– Все живы? – негромко спросил он, когда последний вынырнул из воды.

– Не все, – ответил тот, отфыркиваясь. – У меня ботинок утоп. Двести баксов пара, между прочим.

– Топи второй, – посоветовали ему. – Как-никак им там вдвоем веселее будет.

– Вот уж дудки, – ответил он, выбираясь на сушу и выливая воду из уцелевшего ботинка. – С чего это я стану сто баксов выкидывать?

– Отставить балаган, – скомандовал Рома. – Время – деньги.

Четверо молодых и очень мокрых преуспевающих бизнесменов, чавкая раскисшей обувью и оставляя за собой пунктирные линии капавшей с одежды воды, миновали кассу, до смерти напугав и без того запуганного кассира, и быстро двинулись по коридору. От их наметанных глаз не укрылись ни вспоротая пулями штукатурка, ни разбитый осветительный плафон, ни кровавые пятна на полу.

– Теперь ясно, как их взяли, – мрачно сказал тот, что потерял ботинок. Второй ботинок он нес в руке, как гранату. – Подстрелили, загнали в это болото, а потом выудили и повязали. Видал, крови сколько? И вода кругом.

– Вижу, Паша, – сказал Роман, вынимая из-за пояса брюк "Макаров". – Нехорошо они поступили, некрасиво. Надо с ними поговорить.

– Поговорим, – веско сказал Паша, покрепче сжимая мокрый ботинок.

* * *

В наступившей, как по мановению волшебной палочки, тишине Комбат поднял голову и посмотрел на балкон.

– Мимо, – сказал он Горохову. – Бери выше, козел.

Он говорил тихо и неразборчиво, но Петр Иванович, как и его брат незадолго до этого, очень хорошо расслышал каждое слово. Его губы побелели от ярости, ствол пистолета ходил ходуном. Стручок полностью утратил даже тот минимальный контроль над собой, который мог обеспечивать раньше.

– Ты убил моего брата, животное! – прокричал он, снова нажимая на курок.

Он действительно взял выше, на этот раз чересчур высоко, и пуля девятимиллиметрового калибра с завидной точностью ударила в узел парижского галстука, украшавшего шею заведующего одним из крупнейших ювелирных магазинов Питера. Мертвый заведующий резко вскочил со своего кресла, словно собирался вступить в горячую полемику со Стручком, выпрямился, опустив руки по швам, и столбом рухнул на головы сидевших впереди людей, обильно орошая их свой кровью.

Амфитеатр утонул в истерическом визге, криках, грохоте опрокинутых кресел и паническом топоте множества ног. Обезумевшие от ужаса люди заметались по залу, сбивая друг друга с ног и топча упавших. Стручок, дико хохоча и продолжая выкрикивать что-то о своем брате, раз за разом нажимал на курок, пока обойма "ТТ" не опустела. Трясущимися руками он выбросил ее вон и с третьей попытки загнал в рукоять пистолета новую.

Мечущаяся толпа устремилась во все проходы, включая служебный. Половина охраны была сразу же сбита с ног, остальные отбивались кулаками, дубинками и прикладами. В считанные минуты зал опустел, и теперь вопли раздавались откуда-то из глубины коридора, который теперь, когда тоннель был затоплен, сделался тупиком. Как только толпа ринулась к служебному проходу, капитан Французов свалил с ног ближайшего охранника и попытался броситься на второго, но тот коротко ткнул его в голую грудь электрошокером, и капитан потерял сознание. К счастью, он упал возле самой стены, и его не затоптали.

Когда в зале снова стало относительно тихо, Комбат с удивлением отметил, что все еще жив. Голова работала туго, со скрипом. Она страшно болела, сломанная рука отзывалась горячими взрывами боли на каждый толчок пульса, да и все остальное представляло собой сплошной ком ноющей боли, так что тот факт, что Стручок, стреляя в него, промахнулся восемь раз подряд, оставил Бориса Рублева вполне равнодушным. Сеня все-таки обработал его на славу, и, хотя Комбат понимал, что ему непременно нужно куда-то идти, он никак не мог вспомнить, куда именно и зачем. Тем не менее это таинственное путешествие почему-то представлялось ему крайне важным. Комбат, волоча непослушные ноги, добрел до канатов и тяжело подлез под верхний как раз в тот момент, когда Горохов снова открыл огонь. На этот раз прицел был довольно точным, и, не пригнись Рублев, пуля наверняка угодила бы ему в голову.

– Вот зануда, – пробормотал Комбат, пролезая под канатом.

Он оступился и с негромким криком боли свалился с помоста, совершенно пропав из виду.

– Что вы стоите?! – заорал на охранников Горохов. – Мочите его на хер!

Охранники неохотно двинулись вперед. Происходящее здесь нравилось им все меньше и меньше, тем более что Хряк, вооружившись подобранным с пола автоматом, начал бочком продвигаться к балкону, явно норовя как-нибудь обойти совершенно сбесившегося Стручка и сделать ноги.

Стручок с балкона пересчитал охранников. Он помнил, что вместе с Хряком их должно быть двенадцать, в наличии же имелось ровно на одного меньше. Горохов повел глазами по периметру зала, ища потерявшегося Хряка, и обнаружил его совсем близко, крадущимся вдоль стены метрах в десяти от балкона. В руках у Хряка был автомат. Стручок сделал оргвыводы со скоростью, которая сделала бы честь самому мощному из существующих в природе компьютеров, и вскинул пистолет.

– Убью пидора! – закричал он.

Хряк моментально понял три вещи: во-первых, то, что Стручок окончательно и бесповоротно сошел с нарезки и вот-вот засадит ему промеж глаз пулю из тяжелого и очень мощного пистолета отечественного производства; во-вторых, он понял, что ему наконец предоставлена единственная в своем роде возможность убрать этого бешеного пса на вполне законном основании, а именно в целях самозащиты; и, в-третьих, он с предельной ясностью осознал, что ему просто необходимо как можно скорее выбраться отсюда, сесть в машину и ехать на предельной скорости до тех пор, пока дорога не упрется в край земли.