Ослябя почуял, как неведомая, непреодолимая сила отрывает его тело от земли и волокёт куда-то. Казалось, каждая кость в его теле и воет, и стонет, и молит о пощаде. Вдруг грянул тёплый дождь. То мордовские небеса оплакивали бессмысленную гибель храброго воинства.

* * *

Снова плен. Жизнь в объятиях злого морока, когда туман застилает глаза. Во всём теле, особенно в левом плече, ноющая боль, а голова кажется такой тяжёлой, что не удержать, клонит к земле. Верёвка, которой связаны руки, натирает запястья, беспрестанно дёргает, чтоб шёл вперёд. Солнце палит нещадно, а надо идти, идти вслед за поскрипывающей повозкой, вслед за сладкоголосым пением женщины, которую называют Зубейдой. Она пела колыбельные песни, чтобы мирно спали её дети, ехавшие в повозке, – два маленьких крепыша, мальчик и девочка, близнецы.

Ночью войско останавливалось. Останавливался и обоз. Пока женщина хлопотала возле костра, Ослябя рассматривал ребятишек. Вроде обычные татарчата – личики круглые, пухлые, глазёнки раскосые, только вот не чёрные эти глазёнки, а серые, и волосёнки светловатые.

Челубей называл этих детей мудрёными именами, которые никак не держались у Осляби в памяти. Почему-то хотелось Андрею дать деткам русские имена. Девочку он про себя называл Дарьюшкой, а вот мальчику имя пока не мог придумать.

– Их отец – Челубей? – однажды спросил Ослябя Зубейду на её наречии.

– Да, – коротко ответила она, будто назойливую муху отогнала.

– Что-то мелкие… – заметил Ослябя.

– В меня пошли, – всё так же нехотя ответила Зубейда.

– А почему глаза серые? Почему волосы светлые? У тебя вон косы чёрные, да и у Челубей тоже тёмен.

– Так бывает, – продолжала отвечать Зубейда, но теперь забеспокоилась: – Сыны Степи долго брали в жёны ваших женщин и сейчас берут. Потому и родятся у сынов Степи дети с серыми глазами и светлыми волосами.

Видать, то была правда, ведь Челубей любил этих деток, играл с ними. Сядет, бывало, на разостланный на земле ковёр. Посадит девчушку на одну свою ладонь, а мальчишку – на другую, и давай качать, как на весах взвешивать. Дети смеялись, махали ручонками и будто по воздуху летали, подобно птичкам небесным, а Челубей говорил:

– Растут. В весе прибавили. Мальчик – чуть больше.

Зубейда улыбалась, но словно нехотя.

* * *

Сам не зная почему, Ослябя в один из дней начал рассказывать Зубейде про прежнее своё житьё-бытьё, пусть она и не просила. Видать, намолчался за те дни, когда шёл за повозкой. Хотелось хоть кому-то душу излить. К тому же выздоравливал потихоньку. Сил прибавилось. Появились силы и на то, чтоб языком молоть.

Может, под строгим взглядом Челубея и не рискнул бы, но татарский воин редко оставался поблизости, а всё больше с другими воинами находился в разъездах, собирая по окрестным селениям добычу. Привозил Зубейде коз, баранов, а она вместе с Ястырём разделывала их и готовила, делаясь весьма занятой.

Это бывало вечером, а днём Ослябе ничто не мешало говорить с ней. Теперь шёл он не вслед за повозкой, а рядом и болтал, болтал. Зубейда переставала петь и внимала ему так, как слушают докучливое жужжание комаров, но и утихнуть не приказывала. Лишь услышав, что есть у Осляби сынок и зовут того Яковом, она вздрогнула.

– Яков Ослябев? – спросила она.

– Да, ведь я – Ослябя.

Дальше расспрашивать Зубейда не стала, но теперь слушала Андрееву болтовню с охотой. Затем вдруг доброй сделалась да жалостливой и начала его тайком от Челубея подкармливать.

Вечером, когда не разглядишь, сколько у кого в миске, наливала мясную похлёбку Ослябе почти до самых краёв, а затем молча совала ему в руки лишнюю лепёшку. Андрей ел и удивлялся, а человек-лисица Ястырь, который тоже украдкой слушал Ослябевы рассказы, смотрел проницательно, хитро.

А войско меж тем, окончив грабительский поход, удалялось в степь, и чем дальше уходило оно туда, тем больше редело, рассыпалось, растворялось в ней. Вот уж вокруг повозки Зубейды не осталось почти никого. Только Челубей да человек-лисица Ястырь на своих конях, да Ослябя, привязанный верёвкой к задку так же, как и Север.

* * *

Настал день, когда Ослябю перестали связывать. Пленник ведь не буянил, бежать не пытался, и потому не только руки ему развязали, но и разрешили снова сесть в седло. И всё же Челубей, видя, что пленник окреп, теперь уж не уезжал далеко, а если уезжал, то приказывал Ослябе следовать за собой. Они вместе промышляли охотой.

– Не боишься мне в руки лук давать? – спросил Андрей у Челубея по-татарски. – Это ведь оружие.

Тот лишь засмеялся в ответ и сказал, что если Ослябя станет верно служить, то продан в Сарай не будет. Рассказал Челубей, что надобен ему новый слуга взамен некоего Тишилы. Называл татарин этого Тишилу хорошим, верным и не слишком глупым. Вот только умер Тишила – нечаянно так умер. Во владениях Челубеевых на Пятиглавой горе сорвался с крутого склона, ногу повредил. Скособочилась нога. Видно, кость в ней переломилась. Думали, ничего – срастётся как-нибудь. Полежит Тишила в юрте месяц и встанет, отделается хромотой, а он так и не поднялся уже. Всё чах, чах медленно, много дней, пока дух не испустил. И вот теперь ищет себе Челубей нового слугу взамен того, и Ослябя кажется подходящим – телом силён, не глуп и речь степняков разумеет.

Андрей огляделся окрест. Они двигались вдоль русла обмелевшей реки. Степь уже отцвела и теперь колосилась травами. Вокруг, сколько мог видеть глаз, расстилалась плоская равнина. Ни холмика, ни деревца не найти. Значит, далёконько ушли на юг. Много южнее Рязани, и если бежать, то на север, а затем повернуть на северо-запад.

– Нигде воли нет, – проследив за взглядом Андрея, заметил Челубей.

– Раньше я был волен.

– Разве ты никому не служил?

– Служил.

– Значит, ты не был волен. Одному служил, другому служил. Послужи теперь мне.

– На прежних службах платили золотой казной.

– Много золота скопил? – насмешливо спросил Челубей. – Будь у тебя золото, ты давно бы предложил за себя выкуп.

Была в словах басурманина своя правда, но и служить такому казалось тошно. Андрей промолчал, чтоб не злить Челубея. Всё же не достаточно окреп Ослябя, чтобы схватиться с ним при случае.

Татарин тоже не хотел ссориться, выжидал, а в степи тем временем изо дня в день становилось многолюднее. Появились несметные стада полудиких коней, а вместе с ними – хозяева и погонщики. Над горизонтом поднялись тоненькие дымы дальних кочевий. Степь вздыбилась холмами.

– Скоро мы подойдём к Дону, – молвил Ослябе Ястырь.

* * *

Ослябя не хотел видеть ни ярмарки, ни состязания поединщиков. Напрасно щебетала Зубейда о сундуке с богатством, который достанется Челубею, всегда удачливому в сражениях на потеху толпе:

– Челубэ щедрый! Он одарит нас всех!