Ослябя меж тем увидев, что оружием своим занял единственный в келье табурет, но, подумав немного, не стал ничего перекладывать, а сам уселся на пол, в уголке возле печки. Вздохнул, устало прикрыл глаза.

– Который год воюешь? – спросил Илая.

– Как двенадцать лет исполнилось, так всё и воюю, – отвечал Ослябя. – А ныне мне сорок три минуло.

– Сорок три минуло, – эхом отозвался Илая. – А весь седой. Волос серый, словно аистово крыло.

Тем временем снаружи раздались удары колокола. Звонили размеренно, без суеты.

Илая будто спохватился, опять сделался сварливым:

– Чего сидите-то? Подымайтесь. К вечерне идти пора. Вы в обитель святую приехали, а не на постоялый двор.

* * *

Ночью Ослябя спал крепко. Так не доводилось ему спать с тех незапамятных времен, когда впервые отец взял его с собой в военный поход, под Ольгердовы знамена, в Волынскую землю. Тогда-то удачным ударом пики он первый раз сразил врага. Долго потом припоминалось ему искаженное смертной мукой лицо молодого ляха, такого же мальчишки, как он сам.

Ослябя не слышал, как Яков ещё до зари поднялся, чтоб проведать коней, и даже когда Пересвет стал будить-расталкивать, очнулся ото сна не сразу. Увидев это, Сашка сжалился над родичем, пристроился рядом с прялкой, сжал узловатыми пальцами лохматую кудель, зажужжало веретено и разбудило Ослябю.

– Матушка… – тихо позвал он.

– Батюшка! – рявкнул Пересвет. – Это мужская обитель. Баб тут и духу нету, и не мечтай.

– Сашка…

– А кто ж! Или, скажи ещё, домовой из печки вылез, об бороду твою сапоги вытер, шапкой твоей золу вымел, мечом твоим пол выскоблил, копьё твоё на дрова пустил, коня твоего на вертел насадил…

– Ну, довольно, довольно! – засмеялся Ослябя. – И глаза продрать не успел, а ты уж мне надоел.

– Значит, крест это твой. Неси его! Ведь я приставлен к тебе и Якову для вашего бережения. Помогу вам обвыкнуться, про порядки здешние расскажу. А сейчас иди, умойся. Скоро к заутрене, а после службы, глядишь, и дело вам найдётся. Посмотрим, что ты тут наделаешь-натворишь. Когда отец Сергий возвратится из скита, увидит он твои дела и вместе с соборными старцами[64] решит, оставаться тебе в обители или идти подобру-поздорову.

– Когда же отец Сергий вернётся? – спросил Ослябя.

– Может быть, и завтра. Кто знает.

* * *

Не послушания ради, а по собственной воле Ослябя собирал в чащобе валежник, рубил его огромным Пересветовым топором, связывал свитой Пересветом же пеньковой веревкой, относил в обитель. Словно нечаянно, высматривал в чащобе следы Якова и ничего не находил. Того и след простыл. Хороший из сына получился разведчик. И молод, да опытен. Жаль только, что умение своё он в этот раз употребил, чтоб монастырскому порядку не подчиняться. Не по душе Якову здешнее житьё. Раньше приезжал сюда ради дяди, а теперь вот отца привёл, но сам оставаться в обители не намерен.

– Всё бы ничего, – вздыхал Пересвет, – да баб тут нет. Чего кривишься, Андрюха? Разве сам по бабам не скучаешь, хоть и без них живёшь, а?

Даже получив затрещину, Пересвет не унимался.

– Вот по ком я не скучал ни дня, так это по тебе, Андрюха. Да если б не Яшка, я б тебя и не узнал! Что у тебя на лбу? Тавро? Свинья бегущая?

– Татарин поставил, когда полонил на берегах Пьяны. Я и не заметил поначалу. У меня и без того всё тело ныло-болело. А однажды как глянул я в воду, как увидел рожу-то свою… а поделать-то уж ничего нельзя. Разве что кожу срезать? Так всё равно будет ясно, отчего она срезана – будет ясно, что клеймо рабское на этом месте красовалось. Пускай уж остаётся. Авось под волосами не так заметно. Или, может, кто решит, что это пятно родимое…

Так прошло пять дней, а может, и больше. Яков вернулся так же внезапно, как ушёл. Положил у порога связку больших карасей, поскучал, помылся в бане и снова в дорогу засобирался.

– Езжай, сынок, а я останусь пока, – проговорил Ослябя.

* * *

Окончилось жаркое лето, довершился годовой круг. Начался новый и тож завершился. И вот уж третье лето было на исходе, когда выпала Пересвету нечаянная счастливая встреча.

Ранним утром, пока солнце не слишком печёт, он по обыкновению прогуливал Радомира. Конь вынес его на вершину голого холма. Впереди расстилалось поле, окаймлённое с юга полоской тёмного бора, из которого выбегала колея дороги на Москву. В ярком солнечном свете увидел Сашка, как из чащи появилась змейка всадников и устремилась по дороге, поднимая вокруг себя пыль. На многих конниках поблёскивал металл доспехов, но виднелись и такие, кто ехал налегке и без оружия – даже издалека они пестрели яркими, богатыми кафтанами. В голове змейки реял стяг со Спасом Нерукотворным – знамя великого князя. Видать, это сам Дмитрий Иванович ехал на Маковец вместе с ближними боярами.

«Да, – подумал Сашка. – Вот князя-то с боярами Илая не сможет попрекнуть, что они явились в святую обитель с оружием. Они-то могут соблюсти обычай, ведь располагают воинами, которые на дороге по тёмному лесу всегда оборонят и от разбойников, и от диких зверей».

Пересвет спешился, принялся ждать, чтобы по приближении великого князя спуститься с холма и сопроводить до обители, однако вдруг увидел, как от змейки, пылившей по дороге, отделился всадник и теперь скачет вверх по склону прямо к нему, Пересвету. То оказался Яшка Ослябев. Конь его начал уставать, но по-прежнему борзо перебирал стройными ногами.

– Куда мчишься, птица! – радостно завопил Пересвет. – Придержи, коня запалишь!

* * *

Яков в толпе братии, встретившей великого князя у входа в обитель, шёл впереди, поминутно оглядываясь. Засматривал в хмурое, сосредоточенное Дмитриево лицо – взор сумрачен, тёмно-русые с ранней проседью кудри взмокли, прилипли к высокому лбу.

Как и говорила братия, игумен оказался на огороде. Серая однорядка была почти неприметна издалека, но, подойдя ближе, гости увидели, что лицо и руки Сергия загорели, и оттого седые волосы, выбившиеся из-под чёрного клобука, казались особенно белы, как и седая Сергиева борода. Черты лица были чётки и пронзительны. Рыхля землю тяжелой мотыгой, он тихонько напевал молитву «Богородице Дево, радуйся».

Князь и его свита склонились перед старцем.

– Заждался вас, – молвил тот. – Где запропали? Вот и урожай с огорода мой почти собран, а вас всё нет как нет.

– Благослови, отче, – отозвался великий князь. – Идём на битву. Если не устоим – более с тобой не увидимся.

Старец прислонил мотыгу к оградке возле гряд. Пересвет уж был наготове – полил старцу на руки водицей и подал чистый рушник. Вымыв руки, отец Сергий благословил князя и бояр, а затем добавил, обратившись к Дмитрию Ивановичу и указывая на Пересвета: