«Опоили меня, что ли? – подумал почти испуганно. – Ладно, вабрикосовом компоте – амигдалин, а в чай что подсыпано? Приворотные зелья?»

По счастью, у Лешего голова осталась трезвой.

– Ну, как бы там ни было, Лиде в этом деле явно не повезло,– сказал он с теми интонациями, с какими произносят речи на траурных митингах.– Даже если все случилось так, как ты говоришь, она попалась каким-то негодяями была убита, не осуществив своего замысла.

– Но ведь она действовала не одна, – возразила Соня. –Существует еще какой-то Бориска, заказавший копию «Прощания славянки». И былеще какой-то человек, он показался на пороге квартиры, прежде чем я потеряласознание. И еще кто-то пристроил меня в поезд, предварительно накачав какой-тогадостью. Это мне очень напоминает… – Соня резко махнула рукой, как бы отгоняянеприятную мысль: – Ладно, проехали. И еще неизвестный тип звонил мне вчераутром, просил часика в три оказаться на кладбище. Клялся, что у него естькакая-то информация насчет смерти Константина. Якобы это окончательно снимает сменя всякие подозрения.

– Во! – в очередной раз изумился Леший. – Тебя что,подозревали в убийстве мужа?!

– Не то чтобы в убийстве, – передернула плечами Соня, – но впособничестве – определенно. Хотя алиби имелось – не подкопаешься… – Лицо еепотемнело, и она вновь махнула рукой. – Помнишь, Андрей, я еще спрашивала, неты ли мне звонил? Я ведь хотела освободиться для встречи с этим человеком,потому и отправила Лиду к Евгению. Не могла же я разорваться, верно? И накладбище нужно, и у Женьки ключ забрать. И решила послать вместо себя Лиду.

– А кто этот Женька таков? – невинно осведомился Леший,косясь на помрачневшего Струмилина. Конечно, тот скорее откусил бы себе язык,чем спросил бы, и сейчас не понимал, благодарен художнику за любопытство илинет.

– Женька – муж моей подруги, – спокойно сказала Соня. – Яему очень многим обязана, и ей тоже. Они, правда, живут врозь, то сходятся, торасходятся, а я их безуспешно пытаюсь примирить. Беда в том, что они страшновзрывные оба, вдобавок у Наденьки аллергия на собачью шерсть, а Евгений безсвоего Анри Четвертого натурально жить не может. Он один, говорит, меняпонимает и все мне готов простить! И потом, у него, в смысле, у ЕвгенияИоновича, весьма своеобразная манера общения с женщинами: непременно нужноцеловаться, обниматься и делать всякие фривольные намеки, хотя только дурочкаможет принять это всерьез. Женька – ревизор из Управления ЖД, а его жена –проводница, и он все время устраивает себе ревизии именно на ее маршруте.Почему-то мирно они сосуществуют только в дороге, а стоит ступить на перрон –начинают дико ссориться.

– Анри Четвертый – это?.. – начал Леший, и Соня кивнула:

– Ротвейлер Женькин обожаемый. Именно он вчера спугнулЛидиных убийц, а потом удрал куда-то, и где теперь гоняет – никто не ведает.Ох, устроит мне Евгений за него выволочку! И… О господи! – Соня вскочила. –Лида ведь лежит мертвая в его квартире, я как-то все время пытаюсь отогнать отсебя эту мысль, а ведь так оно и есть, и с этим надо что-то делать, делать,делать! И я знаю, что именно. Мне придется немедленно ехать в Северолуцк!

Посмотрела на ходики на стене:

– Отлично! Последний поезд без десяти двенадцать – я ещевполне могу успеть. Это скорый – часов в шесть я буду в Северолуцке. А тамсразу в милицию. Только надо спешить.

Она вскочила – и снова поскользнулась на мокром полу.

– О господи, этот дурацкий чай! А чем подтереть, не знаю. Яс самого утра хотела подмести, меня как-то успокаивает уборка, но ни веника ненашла, ни щетки, ни тряпки. Выбросила Лида все, что ли?

– У нее тут есть одна хитрая кладовочка, – поднялся Леший. –Там и обувные, и одежные, и всякие другие щетки. Это в коридоре, причем такхитро сделано, что если не знаешь – и не заметишь дверцу.

Он выскользнул из кухни, а затем послышался дикий вопль и грохотпадающего тела.

Соня и Струмилин, переглянувшись, вылетели в коридор иувидели Лешего, распростертого на полу под тяжестью… под тяжестью огромногоголого негра.

Какое-то мгновение все четверо оставались неподвижны. Потомочнувшийся Леший завозился на полу.

– А ну слезь с меня, дурак! – вскричал он, брезгливо сбросивс себя мосластого чернокожего, и растерянно обратил глаза к зрителям: – Ребята,ребята, а негр-то… негр-то резиновый!

Лампа в коридоре была тускловата, и со стороны распростертоена полу тело казалось практически неотличимо от живого. И только когдаСтрумилин легонько поддел его носком кроссовки, то убедился, что Леший прав.Негр с легкостью балерины перекатился на бок, свалив красные Сонины босоножкимощно выпяченным органом.

– Вот это бамука! – не то восхищенно, не то испуганнопробормотал Леший. – Ребята, знаете анекдот? Еще в совковые времена приехалинаши коммуняки в какую-то африканскую страну и пошли на митинг. Партийный босстолкает речугу насчет черной Африки, которая должна сбросить с себя клеймоколониального угнетения. «На бамуку! – орут аборигены в ответ, приплясывая ибия в боевые барабаны. – На бамуку!» Другой партиец качает права насчет полногои окончательного перехода всей Африки к социализму. «На бамуку! – радостновопят угнетенные массы. – На бамуку!» И ушли наши коммуняки с митинга в полнойуверенности, что встретили единодушное одобрение чернокожих братьев. А на ночь,согласно законам африканского гостеприимства, главе делегации приводят брюнеткуместного разлива. Член КП разделся, а она вдруг всплеснула своими черненькимиручками: «Ой! Такой большой белый вождь – и такая маленькая бамука!..» Но уэтого рекордсмена бамука, скажу я вам… ой, пардон! – И Леший с некоторымипризнаками смущения расшаркался перед Соней, о присутствии которой, похоже,начисто забыл.

Впрочем, и Соня, и Струмилин вряд ли его слышали. Неотрываясь, оба смотрели на мускулистое латексное бедро, с кривым, выпуклым,каким-то неряшливым шрамом.

И перед глазами Струмилина отчетливо всплыла отвратительнаяфотография, на которой женщина с золотыми волосами лежит меж черных колен и…

Мать честная! Выходит, на фотографии и Соня не Соня, и негрне негр!

– Вот теперь я верю тебе, Леший, – ошеломленно шепнула Соня.– Верю, что Лидка ненавидела мужчин. Даже не могла заставить себя с настоящим,живым… ни за что!

Она наклонилась и небрежно колупнула ногтем шрам. Ипорывисто выпрямилась, испуганно ойкнув, потому что «шрам» вдруг слез с бока.Это был никакой не шрам, а искусно наклеенная на латекс заплатка, она сейчасотклеилась, и из-под нее с шипением начал выходить воздух.