– Хэлло, Сидней! Из ит хаус оф мистер Полякофф? Иес? Вер измистер Полякофф? Вот? Ху а ю? В смысле, ху я? Я, то есть ай эм хиз бизнес-партнер!Ай эм хиз френд. Из России! Фром Раша!

– Фром Раша виз лав, – пробормотала Лида и тотчас сделаланевинное лицо.

– Шоппинг пикчерз, андестенд? Картины, картины покупайт,понимайт? – надсаживался Борис. – Фром Северолуцк! Вот ду ю сэй? МистерПолякофф из нот хоум? А где его черти носят? То есть это… вер из хи? Ин Раша?Ин Северолуцк? Иес… иес. Сэнкью вери мач. Чао, бамбино, то есть это…арривидерчи, Рома. Тьфу! Гуд-бай!

Он бросил трубку и шумно вздохнул:

– Ит'с о'кей. В порядке, значит. Ух и тупой у него дворецкийили как его там, камердинер! Насилу добился толку. Уехал наш друг в Россию. ВМоскву, а оттуда собирался прямиком в Северолуцк. По личным делам! – Онхохотнул, подмигнув Лиде: – Знаем мы эти личные дела! Ну, теперь все в порядке.Главное выяснили: ничего не сорвалось, наш френд отбыл ин Раша. Очевидно, визлав.

– Чему ты радуешься, не понимаю? – холодно спросила Лида. –Ну, нету твоего бойфренда в Сиднее, так ведь здесь его тоже нету! Кстати, а тыничего не перепутал, Бориска? Может, вы договорились с этим мистеромвстретиться не сегодня, а вчера или завтра? И не в виду Красных куполов, агде-нибудь в другом месте?

– Слушай, не держи меня за лабуха из ресторана, – обиделсяБорис. – Мы же интеллигентные люди! Мы с ним железно обсудили: какое число, восколько, где повидаемся, я даже уточнил, какой костюм наденет Джейсон. Все-такимы больше года не встречались, могли забыть друг друга. Но он в подробностяхобъяснил: песочного цвета костюм с однобортным пиджаком, бледно-палевая рубашкаи кирпичного цвета галстук. Туфли коричневые типа «мокасины», носки… Эй, эй,Девуля! – испуганно вскричал Борис, увидев, что лицо его подруги вдругстановится «бледно-палевого цвета». – Что с тобой?!

– Ничего… – Лида зажмурилась, подавляя дрожь. – Ни-че-го…

Да нет, быть того не может, таких совпадений не бывает! Нуне могла судьба подстроить ей такую подлянку! Чтобы тот придурок, которыйприперся в квартиру Евгения и которого она… нет! Быть того не может!

– Девуля! – Чьи-то руки вцепились ей в плечи, тряхнули. – Даты чего?

Она открыла глаза и тотчас испуганно отвела их. Бориссмотрел вприщур, подозрительно:

– Что произошло? Ну, говори, быстро! Я ведь вижу: ты опятьчто-то натворила!

Она! Она натворила, главное дело!

Лида с силой надавила на болезнетворные точки рядом сбольшими пальцами Бориса, и его руки разжались. Не взглянув на его искаженноелицо, поднялась с кресла, одернула юбку. С независимым видом пошла из комнаты.В кухне налила себе воды и стала пить мелкими глоточками, пытаясь успокоиться.Но разве успокоишься под пристальным взглядом этого идиота? Он потащился следоми стоит в дверях, прожигая ее взглядом и твердя:

– Девуля, какого черта? Что случилось? Да говори же ты!

– Помолчи! Дай сосредоточиться! – огрызнулась Лида, хотячего там сосредоточиваться-то? Рухнуло дело, рухнуло… и не из-за нее. Из-заэтой чертовой Соньки!

Конечно, она, Лида, ни в чем не виновата. Это старинныегрешки ее сестрицы влачатся за ней, цепляются за ноги, сковывают руки и обвиваютсявокруг шеи, как телефонный шнур. Она нервно потерла шею, то место, где подсереньким скромным платочком рдела полоса содранной кожи. Ну не свинство ли?!Так все безупречно подстроено, и вдруг…

– Девуля, да что ж ты молчишь?!

В самом деле, тут не отмолчишься…

Небрежно толкнув Бориса плечом, Лида вернулась в комнату,бесстыдно задрала блузку и вновь принялась обматывать вокруг тела бессмертноеполотно Серебряковой. Надо действовать, немедленно действовать. Вдруг… Боже жты мой, вдруг этот придурок еще жив?!

* * *

В эту самую минуту Джейсон Полякофф очнулся.

Вокруг так темно, что ему сначала показалось, будто онлежит, крепко зажмурясь. Но нет – глаза его открыты и пялятся во мраке. Изсплошной черноты постепенно начали выступать нагромождения каких-то предметов.Джейсон вглядывался в них, слабо водя глазами и боясь повернуть голову, потомучто в затылке угнездилась тупая боль, а при неосторожном движении к головесловно прикасались каленым железом. А смотреть было не больно – вот он исмотрел. Тем более что за окном начинало слабо рассветать, и теперь можно непросто догадываться о том, что видишь, но и в самом деле видеть.

Ага – это большой шкаф. Рядом тускло, призрачно блеснулозеркало. Зеркало висит над большим комодом, густо покрытым пылью. Это само посебе плохо, так обращаться с мебелью, но куда хуже, что точно так же зарослипылью и очень недурные образцы фарфора, в беспорядке наставленные на комоде.Даже в том взвинченном состоянии, в каком он находился, ворвавшись в этуквартиру, Джейсон не мог не заметить нескольких совершенно бесценных образцов,место которым в музейных витринах… или у коллекционеров, истинных знатоков. Нуа потом все закрутилось, завертелось, и ему стало уже не до фарфора. Не дочего.

Ох как ноет, как болит голова… Если он лежит на полу,значит, упал. Ну а если упал, значит, ударился головой. Теперь понятно, отчегоона болит.

Джейсон слабо усмехнулся: ему почему-то всегда становилосьлегче, когда непонятности удавалось разложить по полочкам. Дева – он и естьДева, никуда от звезд не денешься. Опять-таки звезды требовали, чтобы он цепкодержал в памяти последовательность событий. И он их восстановит, восстановит –если только перестанет вонзаться в голову боль!

Какие-то слишком твердые у них в России полы в квартирах.Если бы удалось уложить голову на что-нибудь помягче… но встать и поискатьподушку нету сил. Опять же – встать, найти подушку и снова улечься на полу –просто верх идиотии. Если встанешь, надо что-то делать, куда-то идти, а сейчасДжейсону еще не под силу не только совершать определенные действия, но даже изадумываться о них. Лежать – гораздо проще. Вот только голова…

Он осторожно вытянул правую руку и пошарил вокруг: ненайдется ли чего-нибудь мягонького. Пусто. Только пыль на полу. Можно себепредставить, в каком состоянии его костюм! Ладно, это потом. Есть кое-чтоповажнее аккуратности, и это – самочувствие. А самочувствие у него сейчас…

Джейсон осторожно распрямил согнутую и изрядно затекшуюлевую руку. Ого, какие мурашки. Значит, он валяется тут, в пыли, довольнодолго. Пожалуй, несколько часов.