Военный министр зевнул снова и потёр виски. Тауберт всё-таки вытащил табакерку, щелчком открыл крышку и запустил пальцы в «зелье».

– Вот смотрю я на тебя и думаю, – сообщил он, набирая понюшку, – хороший из тебя, Орлуша, министр получился.

– Так и из тебя, Никола, неплохой, – невесело улыбнулся Орлов. – Скажи лучше, что мне с Богуновым делать? Назад в гошпиталь? Только это и остаётся…

– К Севастиану, – с ходу предложил Николай Леопольдович. – И при деле будет, и место займёт, а то Кава́лков-второй уже губу раскатал.

– Нечего Кава́лковым при наследнике престола делать, – отрезал Орлов. – Только врать что будем? Хорошо, Росский гусару своему отпуск по ранению выписал. А то бы в дезертиры зачислили.

– Всё правильно твой Росский сделал, – назидательно произнёс шеф жандармов, – однако нельзя забывать, что такой отпуск во время кампании ещё и требует утверждения – командующим Действующей Армией или же военным министром. А потому, будучи ранен таким образом, что не мог быть полезен даже в качестве нестроевого, направился Богунов с разрешения старшего воинского начальника, гвардии полковника Росского, к вышестоящему начальству, дабы – вместо отпуска – получить разрешение продолжить участие в действиях военных. Таковое разрешение тобой было дадено – надо, чтобы доктора из Академии его осмотрели, – но с рукой своей он только и может, что на лошади с грехом пополам держаться. Ни рубиться, ни стрелять, ни землю копать, ни даже воду тяжелораненым как следует подавать. Вот и выходит, что в полку штаб-ротмистру делать нечего, а при высочайшей особе – в самый раз. Ничего он, кроме писем Росского на свой счёт, не привозил, а что видел у Заячьих Ушей, то Севастиану Арсеньевичу и расскажет… Или ещё кому, если оказия будет. Гусар расскажет, не мы с тобой. Жаль, у моста Богунов не был, ну да не два же горошка на ложку!

– Умно, – кивнул Орлов, – только ты всё одно недоговариваешь!

– Сглазить боюсь. – Тауберт усмехнулся и убрал табакерку. От греха подальше. – Погоды-то нынче сам видишь какие, беда, а не погоды. Как бы графу Богунову с князем Крупицким не разминуться!

Он должен был, обязан был рассказать о донесении Уорфилда. Не называя, разумеется, ни источника, ни имени. Однако… как сказать? Орлуша друзьям верен до последнего, до равелина, а людей себе подбирает сам. Да и неизвестно ещё, сидит ли шпион именно в Военном министерстве, в Бережном дворце или – Тауберт вздрогнул – в его родной Особой Канцелярии.

– На том и порешим, – прервал молчание Орлов. – Гусара нашего я прежде всего к докторам пошлю, а оттуда уже вместе к государю пойдём. Как раз к явлению Крупицкого и успеем!

Доктора, доктора, учёный народ, а как унять лихоманку, не знают.

Никита Богунов зябко поёжился, плотнее запахиваясь в шинель. Сегодняшний день то мчался борзым конём, то плёлся медленнее, чем телега по грязи. Из приёмной военного министра его, усадив в пролётку, отправили к докторам, за реку, в новое, только что выстроенное здание Военно-медицинской академии. Эскулапы цокали языками, разговаривали на латыни; штаб-ротмистр учил её в детстве, но сейчас разбирал лишь отдельные слова – голова кружилась, мышцы сводило от оставшегося за стенами гошпиталя холода, хоть ложись да помирай.

Его всё ещё трясло, когда той же пролёткой, с обработанной раной и свежей повязкой, повезли обратно в Военное министерство. И кто только прозвал холод жаром, холод да дрожь, только теперь скулить нечего. Сам решил, сам и терпи, гусар, не для того ехал, чтобы хныкать. Правда, думать о деле, с коим он прискакал в столицу и торчит в орловской приёмной, у штаб-ротмистра не получалось. Мысли путались, зубы стучали, а руку дёргало и крутило так, что лучше б её вовсе оторвало, как бедняге Волосатову… Если чего-то нет, оно и не болит, а если болит, значит, оно есть. Глубокая мысль, можно сказать, философическая…

Никита Степанович зябко передёрнул плечами и покосился на изразцовую печь. Печь топилась, а он всё равно дрожал. Главный хирург корпуса Паллант Сафронович Бетьев предупреждал, что будет плохо, но… Родившееся раньше всех Богуновых упрямство и злость на Пламмета вкупе с проворонившими его штабными растяпами заставили раненного в руку и в придачу слегка контуженного софьедарца удрать из походного гошпиталя обратно в полк.

Деревеньку Ягодки, что на Ливонском тракте, битком забили подходившие по размытой дороге войска, обозные фуры, артиллерийские ящики, в эту неразбериху, подобно Зевесовой молонии, врезался пионерный парк, невесть как тут очутившийся, и получился поистине первозданный хаос.

Дом сельского старосты заняли его сиятельство князь Леонтий Аппианович, суматошно скакали во все стороны вестовые, однако толку было мало. Какие-то полки ушли вперёд, батальоны смешались, уланы, как обычно, бранились с гусарами, гусары не уступали, кое-где дело дошло до кулаков, а граф Никита Степанович Богунов пробивался по непролазной грязи обратно. В родной Софьедарский полк.

Никита, не сомневаясь ни в своём командире, ни в себе, ввалился в избу, где устроился Княжевич, даже не постучав. Однако у полковника, оказывается, сидели Росский с Вяземским и здоровенным югорским подполковником. При виде беглеца хозяин и гости переглянулись и замолчали, потом Княжевич велел докладывать. Никита доложил, чувствуя себя круглым дураком. Его выслушали и велели обождать в избе Росского, где штаб-ротмистр нелепейшим образом уснул и проспал до утра, когда ему предложили на выбор гошпиталь или Анассеополь. Богунов не колебался – возвращаться к лекарям не хотелось, а рука… Что ж, пусть болит в дороге; служивший ещё при отце Егор и не такие раны перевязывал. Так, по крайней мере, казалось, пока между Красными и Великими Лодьями в плечи не вцепилась лихорадка. Никиту трясло, хоть в костёр бросайся, но он лишь кутался в шинель и менял лошадей, сам не зная, что везёт в осургученном пакете.

– Штаб-ротмистр… Никита Степанович, чайку-с?

– Спасибо, господин полковник.

Позор, он забыл имя помощника Орлова. В третий раз забыл, а руку принялось рвать раскалёнными клещами. Делавшие перевязку медики велели вообще лежать, но какое там! Если тебя туда-сюда возит личный помощник военного министра, то хоть какая лихорадка, а будь, гусар, готов. Когда они вернулись из Академии, оказалось, что князь Орлов срочно куда-то уехал, передав штаб-ротмистру строгий приказ ждать его возвращения.

– Вы пейте, голубчик, чай хороший, крепкий… И сахару берите. Горячий да сладкий чай после раны и дороги первейшее дело, уж вы мне поверьте, Никита Степанович, по себе знаю. Приходилось и нам когда-то…

Добрый, хриплый голос доносился откуда-то издалека, но при этом казался чудовищно громким, так, что сотрясалось всё внутри головы и болезненно отдавалось в ушах.

– Спасибо, господин полковник.

– Оставь, гусар, да садись, садись, не стой, как укор совести… – Полковник перешёл на «ты», дружески положил руку на плечо, и впрямь заставляя Богунова сесть.