– Поручик Крупицкий явился по приказанию вашего василеосского величества, – доложил впущенный Автандилом князь. Мундир у адъютанта Ейсмонта – с иголочки, сам выбрит до синевы, глаза запали, на скулах горит румянец. Всё в порядке, так, и только так, должен выглядеть офицер, потерявший командира и рвущийся в бой.

– Вольно, князь, – на лице Арсения Кронидовича читалось неподдельное сочувствие, – твою потерю оплакиваем вместе с тобой, но война не кончена. Да будет тебе известно, что командование над корпусом ввиду ранения и контузии Леонтия Аппиановича принимает генерал от кавалерии Булашевич. Взавтрева он отбывает к театру военных действий.

Поручик дёрнулся отдать честь, василевс его остановил.

– Ты устал в дороге, а усердие и польза для Отечества измеряются не Уставом, но сердцем. Садись и рассказывай о том, чему был свидетелем. Как погиб Аристарх Богданович?

– Шальной осколок, – просто сказал Крупицкий, судорожно сглотнул и замолчал. Не знай Николай Леопольдович Ломинадзева, поверил бы, что поручик всего лишь доставил тело генерала, а дядюшке дал знать исключительно из родственных чувств. Ей же богу, поверил бы!

– Князь, – прикрикнул государь, – вы не в Спарте! Извольте доложить подробно.

И князь изволил, словно плотину снесло. Нет, он никого не обвинял и ничего не понимал. Не понимал чужого вероломства, трусости, нерасторопности, путался в словах, смешивая своих и чужих, русских, пруссаков и ливонцев. Как можно без объявления войны, не ответив на ультиматум, ударить в спину раз за разом проявлявшего милосердие и благородство союзника по великим Буонапартовым войнам? Как можно нарушить приказ командующего? Как можно забыть присягу, струсить, оставить знамя, растерять своих людей и после этого жить?! Жить, когда другие заплатили за твою глупость, ошибку, преступление жизнями и до сих пор платят…

– Аристарх Богданович, – выдохнул Крупицкий и тотчас поправился: – Господин генерал-майор находился с господином генералом от инфантерии князем Шаховским и с господином генерал-лейтенантом князем Ломинадзевым, и…

– Я знаю, кто там был! – рявкнул Арсений Кронидович. – Как погиб Ейсмонт? Что он говорил? Что делал?

– Генерал-майор Аристарх Богданович Ейсмонт, – словно очнувшись, отчеканил Крупицкий, – понял, что произошло нападение, и, действуя согласно оговорённой диспозиции, намеревался отбыть к частям егерской бригады Борисова, дабы вместе с конноартиллерийской бригадой Карпина организовать оборону нашего правого фланга. Генерал-майор, как и его высокопревосходительство командующий, и его превосходительство начальник штаба, пребывали в ложной уверенности, что Югорский стрелковый батальон и Суждальский полк, стоящие у моста Хурштах, исполнят свой долг и дадут время другим частям развернуться как подобает. Это было ошибкой… Роковой ошибкой… Лабовская мыза оказалась под обстрелом… Пальба раздавалась в нашем тылу, стало ясно, что нас обошли… было принято решение… решение переместить штаб корпуса в место, более подходящее для руководства войсками… Известий от моста не поступало… Они пришли позже – югорцы и суждальские частью рассеяны, частью загнаны в болота. К вечеру лесными тропами в наше расположение вышло до полуроты нижних чинов… Без знамени, едва ли с дюжиной ружей…

– Сие известно из рапорта Шаховского, – вмешался Булашевич. Ляксандра Василич тоже вмешивался в доклады, несмотря на высочайшее присутствие, чем Ляксандра Фанасьич хуже? – Как погиб Аристарх Богданович?

– Генерал Булашевич! – Арсений Кронидович подался вперёд, и Николай Леопольдович понял, что дело более чем плохо. – Не перебивать поручика! Он говорит, что видел, как бы нам сие ни было неприятно. Что дальше, князь?

– Штабной поезд уже под огнём неприятельских драгун покинул Лабовскую мызу. Его превосходительство Аристарх Богданович так и не смог отбыть ко вверенным его командованию войскам. Указанием князя Шаховского ему поручена была сохранность знамени корпуса. Аристарх Богданович со всем сердцем… всеми силами… Он собрал особую группу нижних чинов и офицеров, поклявшихся умереть, но не допустить… Штабной конвой осуществлял передислокацию лесной дорогой, поневоле мы двигались медленно, и чёрные драгуны, наверняка допросив пленных, узнали, куда мы скрылись. – Поручик сглотнул вновь. Он смотрел только на государя. Не как на василевса, как на родича, будучи либо умён, либо чист душою неимоверно. – Устным приказом господина генерала от инфантерии барон Ейсмонт был назначен командовать арьергардом. В таковом качестве… В качестве таковом… такового он… Мы отходили последними. Аристарх Богданович всё время оставался в первых рядах, организуя отражение неприятеля. Какое-то время мы держали их на дистанции ружейным огнём. Но потом… На нас пошли «чёрные волки», не меньше восьми эскадронов. Первая линия смялась, Аристарх Борисович вынул саблю, бросился вперёд с ротой резерва. Построил каре, отбил первую атаку. Но пруссаки на каре больше не полезли, подвезли артиллерию. Ударила пушка, генерал начал валиться вперёд, рядовой Анучин прихватил его за плечи…

– А где были вы? – резко спросил Булашевич.

– У меня было знамя, – князь закусил губу, – я не мог… Не успел… Не мог его…

– Разумеется, не мог, – зло подтвердил государь, – он же не югорец. Ейсмонт умер на месте?

– Через полтора часа… В дороге. Бетьев ничего не сумел, никто бы не сумел… Государь, он был в полном сознании и беспокоился о знамени и что не успевает составить рапорт. Он пытался мне диктовать, но был слишком слаб…

– Он о чём-то просил?

– Нет… Но тревожился о семье… Наследственное имение расстроено ещё при матушке Аристарха Богдановича. Людмила Давыдовна осталась с пятью дочерьми, а управляющий…

– Долги заплатят. – У государя дёрнулась щека. – Вдове Ейсмонта – полный пенсион, нуждаться не будет, дочери получат приданое. Что для себя хочешь?

– Вернуться ко Млаве, – сказал Крупицкий то, что и должен был сказать. – Только не адъютантом, а в строй…

– Вернёшься, – посулил Арсений Кронидович. – Представление на тебя есть, но пока контора пишет… Своего «Егория» получишь во Млавенбурге, а вот в строй тебя не пущу. Пойдёшь к великому князю Севастиану.

Николай Леопольдович мысленно схватился за голову.

* * *

Воевода очнулся от забытья и застонал, с трудом поворачивая изломанное тело. Сейчас он мог стонать, мог даже кричать, ведь его не слышали и не видели. Вязкая, зябкая тьма казалась непроглядной, но неподъёмные каменные своды давили даже сквозь неё, отзываясь тупой, неотвязной болью; хуже открытых ран и тяжелее оков, способных удержать медведя. Гнёт, тьма и бессонное ожидание утра, чей приход угадывался лишь по пробивавшимся сквозь камень смутным колокольным звонам.

Узник дотянулся до кувшина, хлебнул отдающей железом воды и опустился на солому. Сонная одурь ушла, оставив победителя ордынцев наедине с безнадёжностью. И всё равно он не жалел ни что разбил под Желынью обнаглевшего Гирея, ни что поднял руку на Ейского, ни даже о том, что не сбежал, хоть и знал – государь затаит зло. Пусть Забецкой сохранил голову и свободу, пусть купается в лешском золоте, но водить вражеские полки на русские земли?! Уж лучше на дыбу, чем до скончания веков в кипящую смолу, да не по чужой злобе и навету, а за дело, хуже которого не сыскать…